Настоящая жизнь
Шрифт:
Моника налила мне яблочного сока.
Ее лицо тоже как-то изменилось со дня смерти мороженщика. Что-то исчезло из него… Я не решилась сказать ей, что это моя вина, что это я тогда попросила крем шантильи. Об этом никто никогда не должен узнать.
Я рассказала ей о Жиле и о моей идее путешествия во времени.
– Понимаете, в фильме была машина, и ей нужно было невероятное количество энергии. Они применяли плутоний. А когда у них не было плутония, они использовали порох. Я могу найти машину и перестроить ее как надо, но я не могу сделать порох. Вы не знаете, можно ли вызвать
Она слегка улыбнулась, ее грусть сразу куда-то улетучилась.
– Да, я думаю, это возможно. Задницу порвать придется, работенка тяжелая, но я думаю, что это возможно. По крайней мере я о таком слыхала. Это смесь науки и магии. Если хочешь, я займусь грозой. Тебе придется много чего выучить по ходу пьесы. Но если ты этого и правда хочешь, у тебя получится, на это уйдет много времени, больше, чем ты предполагаешь, но у тебя получится. Как у Мари Кюри.
Я закусила губу.
– Батюшки мои, да ты не знаешь, кто такая Мари Кюри? Что там с вами целыми днями делают в школе? Бардак. Мари Кюри, ясно же! Мария Саломея Склодовская, вот ее настоящее имя. Она стала называться Кюри, когда вышла замуж за Пьера Кюри. Это первая женщина, которая получила Нобелевскую премию. Единственная и неповторимая в нобелевской истории, поскольку премий у нее было две: одну, по физике, она получила в 1903 году вместе с мужем за исследования в области радиации, потом Пьер умер – и бац – в 1911-м новая Нобелевка, на этот раз по химии, за работы о свойствах полония и радия. Именно она открыла эти два химических элемента. Полоний она назвала в честь своей родной страны, Польши. Ты небось таблицу Менделеева тоже никогда в жизни не видела?
Я отрицательно помотала головой.
– Эх, позор твоей школе. Она работала как безумная, всю жизнь. Вот ты когда-нибудь что-нибудь ломала? Руку? Или ногу?
– Да, ломала руку, когда мне было семь лет.
– Тебе делали рентген, чтобы определить, какой перелом?
– Да.
– Вот скажи спасибо Мари Кюри.
– А вы думаете, она сможет мне помочь? Где она живет?
– Нет, конечно. Она уже умерла. Из-за радиации. Но я рассказала тебе это для того, чтобы ты поняла: если ты много работаешь над чем-то, у тебя может все получиться.
– Значит, если я доделаю машину, вы поможете мне с грозой?
– Чтоб мне пусто было!
Я вернулась домой. Успокоенная. У меня было решение, и я была не одинока.
Начала я прямо на следующий день. Я собрала все возможные источники о Мари Кюри, а также нашла трилогию «Назад в будущее». Я знала, что на это уйдет много времени. Но состояние Жиля каждый день напоминало мне о моем долге.
Лето закончилось. Потянулся учебный год, скучный и нудный, как и все остальные. Все свободное время я тратила на осуществление моего плана.
Настало следующее лето.
Состояние Жиля не улучшилось. Пустота в его глазах постепенно сменилась каким-то раскаленным, пронзительным, режущим светом. То, что жило внутри гиены, постепенно перекочевало в голову моего бедного братика. Там расположилась колония диких существ, питающаяся клетками его мозга. Эта прожорливая армия разоряла все на своем пути, сжигая девственные леса
Я любила его. И собиралась исправить все это. Ничто не могло мне помешать. Несмотря даже на то, что он больше не играл со мной. И на то, что смех его стал зловещим, как кислотный дождь над маковым полем. Но я любила его, как мать любит свое больное дитя.
Его день рождения был 26 сентября. Я решила, что к этому дню все должно быть готово.
Отец только что вернулся из Гималаев, с охоты. Он привез с собой голову бурого медведя, которую триумфально повесил на стену. Чтобы освободить место, он вынужден был снять несколько голов оленей. Медвежью шкуру он положил на свой диван и валялся на ней каждый вечер перед телевизором.
Его не было дней двадцать. Мы все испытали облегчение, когда он уехал, и немного отдохнули за это время.
Несколько недель, предшествующих его отъезду, он был еще более нервным, чем обычно.
Как-то раз мы все вместе сидели за столом, и я знала, что сейчас он начнет гневаться. Мы все знали это: я, Жиль, мать и сам отец. Уже несколько дней подряд он возвращался с работы, напряженно сопя, сжав кулаки, и был готов взорваться в любую секунду. Каждый раз мы с Жилем прятались по комнатам, уверенные в том, что сегодня он не выдержит. Но ничего не происходило. И его нервозность накапливалась, как метан в шахте.
И вот в один такой вечер мы сидели за столом. Каждый молча ел свою порцию. Жесты наши были продуманными и лаконичными. Никто не хотел быть ответственным за искру, которая вызовет взрыв.
Единственный звук, который был слышен в комнате, издавал отец – его мощные челюсти, перемалывающие большие куски мяса.
Стручки фасоли и картофельное пюре в его тарелке напоминали два атолла посреди моря крови.
Я пыталась заставить себя есть, чтобы максимально слиться с окружающей обстановкой. Но внутренности словно завязались в тугой узел. Я искоса поглядывала на отца, предчувствуя наступление катаклизма.
Он отложил приборы.
Тихо-тихо, едва слышно, на выдохе, он произнес:
– И ты называешь это «бифштекс с кровью»?
Мать побелела так, что можно было подумать, вся ее кровь перелилась в тарелку отца.
Она ничего не ответила. На этот вопрос просто не существовало ни одного правильного ответа.
Отец настаивал:
– Ну так что?
Она прошептала:
– В твоей тарелке полно крови.
Он процедил сквозь зубы:
– Значит, ты довольна собой?
Мать закрыла глаза. Эх, попалась.
Он схватил тарелку двумя своими жуткими кулачищами и вдребезги разбил об стол.
– КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛА? НУ И БАРДАК.
Он схватил мать за волосы, ткнул ее лицом в пюре с осколками фарфора.
– ЭЙ! КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛА? ЗНАЕШЬ, КТО ТЫ? ТЫ НИКТО! НИКТО!
Мать повизгивала от боли. Она не умоляла отпустить ее, не отбивалась, она знала, что это абсолютно бесполезно. На ее искаженном лице, разбитом неумолимой рукой отца, я могла теперь различить только кривившийся от ужаса рот. Мы все знали, что в этот раз будет хуже, чем во все остальные.