Настоящее в будущем
Шрифт:
— Спасибо, — процедил Голд. — Правда, спасибо вам. Спасибо вам за то, что вы такие ответственные, послушные и разумные.
— Папа… — Коль выступила вперёд, но он полностью проигнорировал это.
— И где же вы были? — рассерженно спросил отец, глядя то на Адама, то на Альберта.
Адам не сказал ни слова, стойко выдержал его взгляд, и отделался от дальнейшего давления.
— Не расскажешь? — Голд взялся за Альберта, и на мгновение Адаму показалось, что братишка сдастся.
— Мне нечего сказать, — отрезал Альберт, дерзко глядя на отца.
— Папа, — позвала Коль и снова осталась без ответа.
— Ясно, — сжал губы Голд. —
— Я не молчу! — крикнула Коль. — Посмотри на меня!
И тогда он посмотрел на неё, да так, что она отступила на два шага назад, ничего более не требуя. Голд отвернулся от Коль с печалью и разочарованием во взгляде и взял себя в руки.
— Сейчас вы все идёте спать, — распорядился отец, — а завтра я решу, что с вами делать.
Под его невыносимым укоряющим взглядом они поднялись наверх. Коль была быстрее всех, шустро перепрыгивая сразу через две ступени. Адам поспешил за ней, чтобы извиниться, сказать ей, как ему жаль, что он её в это втянул.
— Прости меня, — сказал он сестре, заблокировав рукой дверь в её комнату. — Мне жаль.
— Ты ни при чём, — выдохнула Коль, но смотрела сурово.
— Но ты так не думаешь?
— Нет, — ответила Колетт. — Но это так. Я сама вызвалась.
Она оттолкнула его и скрылась за дверью своей комнаты.
— Женщины, — монотонно прокомментировал подошедший Альберт. — Она простит тебя, когда остынет.
Адам попытался дать ему подзатыльник, но Ал уклонился.
— Это был последний раз, когда ты увернулся, — рыкнул Адам на брата и открыл дверь своей комнаты.
— Всё в силе? — проверил Альберт.
— Да, — без единого сомнения подтвердил Адам.
Адам наспех переоделся и нырнул под лёгкое летнее одеяло, желая поскорее забыться беспробудным сном. Минут через пять отец заглянул к нему, что-то недовольно пробурчал и хлопнул дверью. Он сделал это несильно, ненамеренно, но Адам подпрыгнул. Единственное, что утешало его сейчас, — самоубеждение в отсутствии иного выбора.
***
Медленно и тихо, осторожно прикрывая за собой дверь, мистер Голд проник в свою спальню, где в постели отдыхала его жена, если таковым можно было назвать её тревожные, сумасшедшие сны. Он некоторое время рассматривал её сосредоточенное лицо, плотно сжатые губы, подрагивающие веки, и не мог точно определить, спит ли она на самом деле. Он скинул с себя туфли, пиджак и галстук, и присел на краешек кровати, размышляя над собственной злостью, которую испытывал по отношению к Белль. Он был уже не уверен в этом, но боль ещё осталась. С болью он вновь взгляну на неё, уже более чем уверенный, что Белль не спит, а просто выжидает, слушает.
— Ты ведь любишь истории, Белль? — спокойно заговорил он. — Как тебе та, старая, избитая, рассказывающая об ужасном и несчастном человеке, который влюбился, как последний дурак, в прекрасную, но бесконечно потерянную девушку. И вот, казалось, всё позади, казалось, они оба научились не причинять боль друг другу, и вместе они счастливы, как вдруг становится очевидным, что человек должен быть, по всей видимости, ужасным и несчастным до самого конца, а его прекрасная возлюбленная рано или поздно должна снова заблудиться и уйти, ничего не оставив после себя, кроме тоски, боли и разочарования.
Злость, которая, как он считал, ушла вместе со вчерашним днем, возвратилась. Белль вся как-то напряглась и сжалась, ожидая продолжения.
— Я так люблю тебя, что это меня с ума сводит, — признавался Голд. — И так боюсь
— Конечно, небезразлично, — раздался тихий голос Белль. — Совсем напротив.
Он повернулся к ней, повернулся против собственной воли и больше не мог не смотреть на неё.
— Прости меня, — полушепотом попросила Белль. — Прости…
Она пересела поближе к нему, обвила руками его шею и поцеловала, дрожа и плача. Он чувствовал вкус её слез, отвечая на поцелуй, касаясь её лица и волос.
— Белль… — попытался снова заговорить Голд, но она прервала его очередным поцелуем.
— Не говори больше ничего, — прошептала Белль ему на ухо. — Больше ничего не говори, мой милый…
И Голд действительно не стал, да и словам не осталось места, ни для чего не осталось места, кроме них двоих, и становилось всё меньше. Так ему казалось, когда они, освободившись от душащей одежды, жались друг к другу на крохотном краешке кровати, забыв о целом белоснежно-шёлковом пространстве за их спиной. Белль полностью отдалась его воле, прильнула к нему, будто пыталась слиться с ним в одно, и он, в свою очередь, хотел как бы спрятать её, чтобы никому не отдавать и больше никогда не расставаться. Злость ушла, уступила место болезненной нежности, заставлявшей трепетно относиться к каждому незначительному движению и каждому тихому стону, слетающему с её губ. После этого, прежде чем заговорить, боясь заговорить и даже смотреть друг на друга, они лежали рядом, не занимая больше пространства, чем раньше. Он проводил своей рукой от её бедра к плечу и назад, ничего не чувствуя, а она рисовала неясные узоры у него на груди.
— Скажи мне, что ты не сделал ничего глупого, — первая решилась Белль. — Скажи мне, что не сделал ничего необдуманного…
— Как, например, лезть руками в заранее заготовленные ловушки? — язвительно спросил Румпель, немного закипая. — Я просил тебя…
— Не начинай! — взмолилась Белль, никуда не убегая от ссоры на этот раз, одновременно не испытывая желания её продолжать. — Что ты сделал?
Голд и правда сделал кое-что, кое-что импульсивное, необдуманное, но с другой стороны, был ли у него выход?
— Нет, Белль, — соврал он. — Ничего я не сделал.
Он соврал, потому что правде сейчас не хватало здесь места. Правда бы задавила их. К тому же он верил в свой успех. Скованный враг мог нанести удар, но был ли удар, который сложно было предугадать?
— Не дай убить себя, — просила Белль. — Прошу. Это убьёт нас всех. Уже было такое.
— Ты думаешь, твоя неосмотрительность имела бы иной эффект?
От этого вопроса Белль отгородилась, замкнулась в себе и начала отдаляться от него, едва не свалившись на пол. Он поймал её и притянул к себе, не давая свободы.
— У меня нет сил, — созналась Белль. — У меня больше нет сил… Нет сил что-то чувствовать, но чувства, не самые светлые, переполняют меня, переливаются через край. Так, что даже умереть, я думала, будет легче.
Белль снова плакала и снова тихо: только слёзы текли из глаз.
— Тише, — он взял её за подбородок и поцеловал. — Тише, дорогая. Всё будет хорошо.
— Ты не скажешь мне ничего, из того что я хочу услышать…
— Потому что ты не хочешь этого, — сказал ей Голд. — Потому что я не хочу этого говорить. Потому что это ничего не изменит, и потому что я не хочу видеть слёзы на твоём лице.