Настоящие индейцы
Шрифт:
Индейцы пировали. Августу подносили кувшин за кувшином. Куда он сливал кумыс, неясно, под ним было сухо, но он не пьянел. Я есть не могла. Патрик уже к середине дня лыка не вязал. Василиса сновала между кострами и своими «закромами».
– С чувством меры у нее явно плохо, – сказала я.
– Впереди зима, бескормица, вот и запасается, – ответил Август.
– Блин. Тоже мне, нашлась белочка. Сколько нам тут еще сидеть, ты не знаешь?
– Еще три часа. Потом нас проводят в отдельный шатер и оставят в покое.
– Надеюсь, его поставят подальше от эпицентра веселья. Потому что я устала как собака, и если мне не дадут поспать, то завтра превращусь в очень злобную собаку.
– Делла, возьми себя в руки. Завтра будет еще тяжелее,
– Ты рыбу-то ловить умеешь?
Август удивился:
– Конечно. Не знаю, с чего Патрик решил, будто не умею. Я рос, как все нормальные шотландские мальчишки из хороших семей. Рыбалка, охота, море – это наши традиционные радости, мы их холим и лелеем. На Кларионе я уже после университета любил уйти в горы на недельку. Один. Без палатки, без запасов провизии, пешком. Ел то, что подстрелил или поймал в реке, готовил на костре. Когда надо, я умею быть очень неприхотливым. Все, что мне действительно необходимо, умещается в спорране.
– То есть Патрик хотел устроить сюрприз тебе, а получит сам?
Август повел плечом:
– Так всегда бывает, когда начинается игра «Давайте предложим Маккинби справиться». Надо мной все годы учебы так издевались. Придумывали какую-нибудь чушь и ждали потехи. Потеха не удалась ни разу. Но желающих становилось только больше. Видимо, я провоцирую людей на глупости. Им ужасно хочется самоутвердиться за мой счет, одержать победу, пусть даже коллективную.
– Ничего удивительного. Ты слишком идеальный. Само совершенство. Естественно, им хочется найти в тебе хоть один недостаток.
– Я знаю, Делла. Причем в силу собственного менталитета они ищут мои недостатки там, где их быть не может. Люди судят по себе, всегда. Если им что-то не удается, а я выгляжу сильным в этой области, они считают, что просто я лучше притворяюсь. И стараются вывести меня на чистую воду. У меня полно слабостей. Но я слаб в тех областях, в которых большинство людей чувствует себя уверенно, а потому никому и в голову не приходит испытать меня там.
– И что случилось бы, если бы такой умник нашелся?
– Я собрал бы волю в кулак и все равно победил. Потому что притворяться я тоже умею.
– Интересно, если Патрик устроил тебе такое испытание… – я показала глазами на поле, – то в чем его слабое место?
– Ему не хватает харизмы, чтобы очаровать свой народ, поэтому он действует интригами. Ему не хватает опыта, чтобы править, поэтому он манипулирует. Наконец, он чудовищно неуверен в себе, поэтому избегает ситуаций, когда надо вести себя вызывающе. Это если в общем плане. В частностях он тоже не силен. Он плохо знаком с традициями собственного народа, он ведь изучал их уже взрослым и не сжился с ними. Он совершенно городской ребенок, не умеет жить в гармонии с природой. Он далек от дикарских радостей, поэтому редко бывает трезвым – алкоголь помогает ему раскрепоститься. Та роль, которую он предложил отыграть мне, – это великий вождь, истинный царь, до мозга костей, при этом еще и ловкий политик. Это именно то, чего ждут от него. Ему кажется, это невозможно, что он и решил продемонстрировать на моем примере. Он ждал, что я опозорюсь, стану посмешищем – и тогда никто уже не потребует сходного поведения от него. Даже если потребуют, Патрик всегда сможет отвертеться, ведь у него есть прецедент, есть доказательство, что такой сценарий ведет к публичному позору. Царю нельзя позориться, ведь его личное унижение дискредитирует сам принцип царской власти.
– А ты его так подвел… – рассмеялась я. – Он на тебя надеялся, а ты…
– Кто мне Патрик, чтобы я ради него поступался своей гордостью? – Август помолчал. – Я не играю. Совсем. Я и есть тот самый вождь, который гордится своим происхождением, своими традициями, пусть замшелыми, зато родными, своим народом и собой тоже. При этом я современный правитель. С современной этикой и принципами
– Что-то мне это напомнило мальчиков, которые объявляют недоступную девочку глупой. Мол, если ты такая дура, что ждешь самого лучшего и пренебрегаешь нами, то оставайся одна, ты все равно никому не нужна.
– Примерно так. Люди пытаются опустить задачу до своего уровня, а не поднять себя до уровня заданных требований.
– Но ты тоже изменил условия исходной задачи.
– И заметь – Патрик не посмел настаивать. На самом деле я ничего не менял. Я был тем самым вождем, которым не сумел стать Патрик. Я отказался жертвовать чем-либо, что имеет для меня ценность, в угоду обстоятельствам или чужой воле. Это именно то, что Патрик считает невыполнимым.
– Ага. То есть для тебя имеет ценность шотландский колорит, а то, что тебя заставили жениться – ну, мы понимаем, что формально, но все-таки, – значения не имеет? Личная свобода не так важна, как ритуал?
– Делла, у меня нет личной свободы. И никогда не было. Я родился уже с обременением, которое очень сильно ограничивает мои выборы. Я волен поступать по-своему в определенных рамках, но выйти из них я не могу. Я могу быть инквизитором, но не могу – вором. Я могу сам себе зарабатывать на жизнь, но не могу отказаться от обязанностей, которые связаны с моим титулом. Если получается совмещать, как я совмещаю, – отлично, меня сочтут чудаком, но упрекнуть меня не в чем. Я могу игнорировать светскую жизнь, но не могу – отчеты в Сенате. Я могу отказаться от всех привилегий, какие дает мне титул, – но не могу перестать платить налоги за него. То же самое с браком. Да, индейский брак – не настоящий. В сущности, он сейчас играет роль иллюстрации моих принципов. Я репетирую вполне жизненный сценарий, решаю, если хочешь, учебную задачу, которая выглядит так: мне поставили ультиматум. В рамках этого ультиматума я пользуюсь всей доступной свободой – выбор партнерши, выбор ритуала, выбор времени, наконец, чисто материальных условий. Но послать все к черту ради мифической личной свободы я не могу. Просто потому, что в моем кругу семья – это нечто большее, чем культурный способ удовлетворить инстинкт размножения. Это союз ради общей цели. И я могу не удовлетворять инстинкт, это мое личное дело, но союз заключить обязан.
– Ты можешь отказаться от прав, но при этом изволь исполнять долг, – тихо сказала я.
– Да.
Мне не очень хотелось продолжать разговор. Все понятно. Семья сквозь пальцы смотрит на шалости наследника, пока есть время. Пройдет несколько лет, ему прикажут – и он пойдет под венец с тщательно выбранной невестой. С такой, какая годится для заключения «союза ради общих целей». Я останусь на положении родственницы, бедной, но принимаемой в семье. Я полезный человек, родила для клана выгодного им Берга, позволила решить проблему княжества. За это мне честно заплатят – уважением, поддержкой. Если, конечно, я не замахнусь на святое – на постель наследника. Этого мне не простят. Мне дадут понять, что я забыла свое место. Не зря же Август сказал, что от меня ждут благоразумия.
Что ж, особого выбора у меня нет.
– Так, – только и сказал Август, пролезая под пологом и оглядывая «спальню».
Я изо всех сил молчала. Здесь было тесно, душно и темно. Пол устилали циновки, брошенные на шкуры. Под потолком нервно мигал масляный светильник – ночник. У одной стены лежали два бревнышка – вместо подушек, – у входа притаилось два горшка. С водой и для отходов жизнедеятельности, если вдруг приспичит спросонья, да так, что не останется времени на расшнуровку полога. Основные-то горшки, как полагается, стояли в закутке снаружи «спальни». Ширина «спальни» – аккурат в двойной размер Августа. То есть поспать каждому у своего края не получится никак.