Натальная карта
Шрифт:
Я вздыхаю, откладывая проклятый проект, на котором все равно не могу сконцентрироваться.
– Да, Леви, я знаю, что могу отказаться. – Однако если я откажусь, то подведу его. Но и если не соглашусь, то тоже подведу.
Мой план состоял в том, чтобы люди в принципе не видели во мне надежного человека.
Это работало достаточно просто: чем больше ты лажаешь по мелочам, тем меньше вероятность, что тебе доверят что-то глобальное. Но видимо, с Леви все произошло наоборот. Несмотря на то, что за все время моей работы я вел множество крупных проектов, в них все равно были
– Повторюсь, я уверен в тебе. Просто пойми, чего ты хочешь, и прими верное решение. – Леви уходит, давая понять, что моя ложь была провальной.
Чего я хочу? Я хочу, чтобы мой ребенок был счастлив. Чтобы Хоуп не жила с отцом, который не может справиться с грузом на своих плечах. Чтобы она не видела слабость и ничтожность в моих глазах. Чтобы ей не пришлось остаться с тем, с чем остался я, когда мой отец решил, что жизнь слишком тяжела для него.
Но также, мне хочется, чтобы Хоуп гордилась мной, когда вырастет, а не думала, что ее папа всю жизнь боялся ответственности, раз ничего не достиг. Я должен быть для нее примером лучших качеств в мужчине, потому что не дай бог она выберет себе в мужья какого-нибудь дурака.
Типа меня.
Я дал себе слово никогда не подводить ее, всегда быть рядом, являться силой, на которую она всегда может рассчитывать.
Вибрация телефона заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.
– Слушаю, – рассеянно отвечаю на звонок.
– Мистер Фриман. – Этот голос и его тональность начинают действовать мне на нервы, потому что я могу предсказать следующие слова. – У Хоуп сегодня не самый удачный день, вам нужно ее забрать.
Дыши, просто дыши и постарайся не наводить порчу.
— Что случилось? – На этих словах, я уже выхожу из кабинета.
Табличка «Пообедаем? Я всегда свободен», которую я прикрепил к себе на дверь, падает от яростного хлопка.
– Она отказывается переодевать мокрые штаны, потому что юбка зеленого цвета ей не нравится.
Они издеваются надо мной?
Я поднимаю табличку и прикрепляю обратно.
– В ее вещах есть желтые лосины, она любит их, – отвечаю я, но тут до меня доходит… – Почему ее штаны мокрые?
Я даже останавливаюсь, как вкопанный, посреди офиса.
– Видимо, она заигралась и не успела…
– Я скоро буду.
Сбрасываю трубку, делая глубокий вдох, достойный лучшей практики йоги.
Осенью Хоуп будет четыре года, и я не могу даже вспомнить, когда она последний раз не успевала или отказывалась идти в туалет. Этот ребенок с полутора лет снимал свои штаны посреди комнаты и бежал со всех ног, потому что боялся не успеть на свой драгоценный горшок.
Мы все еще работаем над тем, чтоб не сбрасывать свою одежду за милю до туалета, но Хоуп скорее завяжет свой мочевой пузырь, чем сходит в штаны.
Что, черт возьми, происходит в этом детском саду?
– Почему ты стоишь тут, как предмет мебели? – Доносится
Я оборачиваюсь, выходя из своего застывшего во времени состояния.
– Я ухожу. Мне нужно забрать Хоуп.
Лицо Макса приобретает обеспокоенный вид. Хоуп люблю не только я, в ней души не чает каждый, даже если она чаще всего смотрит на всех, как на дерьмо.
– Что-то серьезное? Надеюсь, это не долбаный член на…
– Нет, – прерываю его, чтобы он не ставил в известность весь офис о членах на коже моей дочери. – Просто у нее сегодня плохой день.
Разворачиваюсь и направляюсь к лифту.
Ком в горле настолько огромный, что мне с трудом удается проглотить слюну. Утренняя тошнота, которую я успешно подавил яблоком, возвращается с новой силой. И дело даже не в том, что тревожность за Хоуп вибрирует в каждой моей клетке. А в том, что мой мозг настолько поврежден, что не различает притворство и ложь, за которыми я хочу скрыть свои недуги. И только в те моменты, когда сквозь серые тона и равнодушие, пробирается то, что действительно меня волнует до глубины души, – все эти язвы выскакивают, как кролики из шляпы фокусника, а я не успеваю запихнуть их обратно, чтобы никто не увидел.
Из-за спины появляется рука и нажимает кнопку лифта. Макс встает плечом к плечу рядом со мной.
– Для того, чтобы лифт приехал, недостаточно на него смотреть.
– Спасибо, умник. Я рассчитывал на телепорт, – иронизирую я.
– У тебя рассеянный взгляд. Ты принимаешь…
– Макс, – с неприсущей мне грубостью прерываю его я. Сейчас не лучшее время для воспитательной беседы. – Все в порядке.
Нет.
Мне кажется, что каждый божий день я плыву против бурного течения, но гребу чайными ложками. Мой психиатр год за годом усердно протягивает мне весла, но отправляется вместе с ними далеко и надолго. Потому что я не собираюсь принимать никакие таблетки. Есть множество способов справиться с этим без веществ, которые вызовут у меня зависимость.
– Хорошо, как скажешь, – вздыхает Макс, когда мы заходим в лифт.
– Куда ты собрался? Мне не нужен пес-поводырь.
Макс толкает меня плечом. Я толкаю его в ответ. Он выкручивает мой сосок через ткань рубашки. Нам двадцать восемь лет. Мы деремся в лифте, и подозреваю, что когда мне стукнет семьдесят, то это все равно не прекратится.
– Мы наложили запрет на соски ещё в седьмом классе, придурок. – Я отбрасываю его руку, потирая грудь.
– Ты заслужил. День, когда меня перестанут сравнивать с собакой, будет лучший в моей жизни.
– Ты не выкручивал соски Валери, когда она это делала. Хотя кто вас знает, я свечку не держал.
Макс бросает на меня убийственный взгляд, заменяя им все нецензурные слова.
– Так куда ты направляешься? – не отстаю от него я.
Мы выходим из лифта в залитый светом холл, и Макс оглядывается по сторонам, словно выискивает кого-то за огромными фикусами, стоящими в углу.
– Хлоя должна принести документы. На прошлой встрече мы так и не подписали договор.
Я резко выпрямляюсь и, какого-то черта, тоже оглядываюсь по сторонам.