Наташа Славина
Шрифт:
Варвара Михайловна осталась с незначительной пенсией, без всяких посторонних доходов, с десятилетним ребенком на руках. Дима в это время только что поступил на первый курс медицинского факультета.
Однако маленькая хрупкая на вид женщина оказалась наделена сильной волей и духом: она не опустила рук, не дала отчаянию завладеть собой. У нее была дочь, она должна была поставить ее на ноги, у нее был сын, пусть не родной, но он дорог ей как родной, он тоже еще не у пристани, и ему еще необходима поддержка. Ее голова раньше времени засеребрилась сединой, целыми днями она склонялась над столбцами
Средств, слава Богу, хватало, Наташа ни в чем не терпела лишений, мать позволяла себе роскошь даже баловать ее. Дима мог не переутомляться: ему нужно было зарабатывать лишь столько, чтобы прокормить себя. Плату же в университет, как ни протестовал он, как ни умолял не тратить своих трудов еще и на него, все же, настояв на своем, вносила тетя Варя. Да, средств хватало, но не хватило, видно, силы. Острое воспаление почек, перешедшее в хроническое, надломило бедную женщину, но она крепилась, бодро шла намеченной тропой.
Дима мечтал скорее окончить университет и прийти на помощь тете Варе. Мечта осуществилась: он – доктор. И вообще как будто повезло: ему удалось получить место младшего врача больницы в городе, в 40 верстах от которого находилось его крохотное разоренное имение, уцелевшее и не пошедшее с молотка лишь благодаря заботам покойного Владимира Васильевича. Теперь Дима сам займется приведением в порядок хозяйства и дел, теперь он поможет тете Варе. Но, к великому огорчению, Варвара Михайловна наотрез отказалась от помощи: «Нет, родной, не возьму. Пока я жива, нам с Наташей хватит. Коли лишняя копейка заведется, припрячь, когда-нибудь увидишь, как пригодится. Да тебе теперь надо и домом обзавестись, и сестра приедет к тебе, а нам, пока я жива, хватит. Только бы мне Бог дал Наташу на ноги поставить».
В жизни Кати за некоторое время перед тем тоже произошла перемена: Гарина, взявшая на воспитание девочку, хотя и любила ее, но портила своей неразумной привязанностью. Она наряжала ее как куклу, постоянно возила по гостям, где в глаза восхищались красотой ребенка, устраивала вечера и детские спектакли, во время которых тоже сыпались восторженные отзывы о грации и якобы сценическом таланте Кати. Благодаря такому образу жизни бойкая и находчивая в обществе, тогда уже 14-летняя девочка в классной комнате в присутствии учителей оказалась полной невеждой. Как раз в это время случилось непредвиденное – смерть еще молодой и здоровой Гариной. Девочку пришлось поместить в институт, где она давно уже числилась кандидаткой, но куда, не желая с ней расставаться, все медлила с ее определением Гарина, родственники же поспешили отделаться от вовсе не симпатичной им воспитанницы покойной…
Кое-как протянув институтскую лямку около четырех лет, за месяц до переводных экзаменов в старший, выпускной класс девочка написала отчаянное письмо брату, только что получившему место врача в Н. Она умоляла забрать ее «из этого ужасного института», где к ней «так страшно придираются», где у нее «крупные неприятности». Тщетно старался Дмитрий убедить ее окончить курс, потерпеть еще год – Катя заупрямилась и настояла на своем, грозя в противном случае
И теперь, как и в бытность свою в университете, Дмитрий Андреевич постоянно писал тете Варе длинные и подробные письма. В ответ на них все чаще и чаще приходили конверты, подписанные еще не твердым, но красивым, ровным почерком: писала подраставшая Наташа. Ее радостные, доверчивые и ласковые строки почти всегда заканчивались словами: «Мама крепко целует тебя и Катю, сама не пишет: всё, бедная, нехорошо чувствует себя, устает очень». Затем следовал неизменный вопрос: «Когда же мы наконец увидимся? Я так соскучилась по тебе. Ведь столько времени!..»
В своих ставших редкими письмах тетя Варя тоже звала его, но о своем нездоровье не заикалась, говорила лишь, что очень занята. И вдруг теперь, сейчас – это ужасное письмо!
Последние два года Дмитрий Андреевич только и мечтал вырваться туда, в родной памятный город, где столько дорогих воспоминаний, где остались два безмерно милых существа. Ведь четыре года, четыре бесконечно долгих года не видал он их! Будучи еще студентом, он последние два лета ездил на практику, а здесь столько работы, столько дела, живого, захватывающего, особенно в последние месяцы и сейчас, когда он готовился к поездке за границу для подготовки к защите диссертации на доктора медицины. Время так быстро неслось. О, если б он знал! Но можно ли было предположить хоть на одну минуту?.. Бедная, милая тетя Варя!.. Как она всегда мечтала: «Только бы Наташу на ноги поставить!..»
Дмитрий поднял глаза и с глубокой нежностью и благоговением остановил их на висящем над его письменным столом большом портрете Варвары Михайловны – контуры его довольно ясно вырисовывались в наступавших сумерках.
– Спи спокойно, родная, пусть не болит больше твое изнемогшее от любви и забот сердце, пусть не тоскует и не страдает твоя душа по Наташе: я буду жить для нее, буду беречь ее, как сберегла бы ты сама, – почти громко произнес он.
Звук собственного голоса вернул его к действительности.
«В среду похороны, – припомнилась ему приписка Наташи. – В среду… Но ведь уже сегодня среда… уже и похоронили… Значит, никогда, никогда не увижу я ее больше, никогда не услышу ее голоса, не увижу ее чудной кроткой улыбки!.. Ни-ко-гда!.. Сколько ужасного в этом слове!..»
Опять росло в груди и подступало к горлу что-то большое, горячее, безысходное, и, не осилив его, не желая даже бороться с охватившим его чувством, Дмитрий Андреевич тяжело и горько зарыдал.
Вдруг мысль о Наташе, о которой он как-то еще не успел подумать, посетила его.
«Наташа, Натуся, моя крошка, моя бедная маленькая девочка, а тебе-то, тебе как тяжело, должно быть!.. „Если можешь – приезжай…“ – припомнилось ему. – Поехать, конечно, сейчас, сию минуту. Когда поезд?» Вдруг вся неумолимая действительность жизни встала перед ним.
«Нельзя ехать, ведь старшего врача нет, все на моих руках. Больница переполнена: опасно, почти смертельно больных пять человек. Бросить немыслимо, бесчеловечно, да и не пустят. А Наташа же как? Бедная махонькая Наташа, совсем одинокая крошка!..»