Наташа Славина
Шрифт:
– Наташа! – еще издали доносится до нее хорошо знакомый милый голос.
Девушка еще не видит того, кто говорит, но взгляд ее загорается, словно в душе зажегся яркий луч и осветил изнутри за секунду перед тем печальные, усталые глаза. Бледное личико заливает нежный румянец, губы открываются в счастливую улыбку, и радостное «Дима!» вырывается из груди. Она увидела, она в ту же секунду узнала его. Вот он, вот он протягивает к ней руки, а она, с глубоко прочувствованным вторичным возгласом «Дима! Милый!», охватив своими маленькими тоненькими ручками шею Дмитрия, прижимается головой к его груди. И нахлынувшая громадная радость, и глубокое, еще с полной силой щемящее горе, и сладостное сознание близости человека, в груди которого таится полное сочувствие ее радости и горю, – все напряжение последних тяжелых дней требует выхода и выливается в облегчающем глубоком рыдании. Но это длится одно лишь
– Наташа, милая, как я счастлив, что ты приехала, – заговорил Дмитрий Андреевич, лишь только они очутились в дрожках [3] . – Ты не поверишь, как больно мне было, что я не смог сам поехать за тобой, сам привезти тебя, еще раз посмотреть каждый уголочек в милой квартире, где всегда отдыхала душа, где все было устроено ее заботливой, хлопотливой рукой, рукой нашей мамы. Да, Наташа, и мне она была матерью в полном высоком значении этого слова. Теперь у меня одна цель: чтобы жизнь твоя была светлой и радостной. Натуся, тебе хорошо будет у нас, я верю в это. Мое отношение ты знаешь. Анисьюшка, старушка няня моя, о которой ты давно слыхала, уже два года как живет у нас в доме. Когда я после назначения сюда ездил в свое именьице, то нашел ее там овдовевшей и сильно бедствующей. Конечно, забрал и привез с собой. Это преданный, добрый человек, который души во мне не чает, она уже всем сердцем заочно полюбила и тебя. Сегодня старуха с ног сбилась, устраивая тебе комнату, – все ей недостаточно хорошо казалось. Она и булок, и пирогов напекла, чтобы тебя с дороги накормить, – улыбаясь, закончил Дмитрий Андреевич.
3
Дрожки – легкий четырехколесный открытый экипаж на одного-двух человек.
Наташа с мягким выражением в глазах глядела на ласковое оживившееся лицо Димы и с удовольствием прислушивалась к знакомому милому голосу, который давно не слышала.
– Катя – тоже добрая девушка, очень добрая, – несколько менее уверенно продолжал Дмитрий Андреевич, – только у нее есть странности: она не особенно общительна, нервна, поэтому бывает не всегда ровна в общении. Ты на нее не обижайся, она не виновата, ее не совсем правильно воспитывала покойная Анна Васильевна, потом институт, жизнь вдали от семьи… Но, право, она добрая, и я уверен, что полюбит тебя, то есть, я хотел сказать, любит тебя, только замкнутая она очень. Полюби же и ты ее, Наташа, пожалей ее, ведь она, в сущности, очень одинока.
– О, Дима! Об этом меня просить не стоит! Я давно уже люблю, всей душой люблю и няню Анисью, и Катю! Ведь она сестра твоя, разве могу я не любить ее! – просто закончила девушка.
– Вот мы сейчас и приедем. Видишь, там, налево, зеленый домик с красной крышей в саду? Это и есть наш домик. От центра города далеконько, но больница близко и сад прекрасный, а ведь ты знаешь, я без зелени жить не могу. Вот и приехали. Стой, извозчик! Приветливо глянул навстречу Наташе своими отворенными настежь окнами новенький светлый домик, окруженный словно снегом усыпанными деревьями в их воздушных весенних нарядах. Лучи солнца пробивались сквозь разноцветные стекла крыльца и окрашивали дорожки причудливыми фиолетовыми, красными и синими полосами.
Едва открылась дверь в дом, как оттуда потянуло запахом свежих булок и еще чем-то нежным и душистым. Лишь только Наташа переступила порог прихожей, как навстречу ей показалась полная бодрая женщина лет пятидесяти с хлебом-солью в руках.
– Добро пожаловать, матушка-барышня, – низко кланяясь по русскому обычаю, проговорила она. – Не побрезгуйте нашими хлебом-солью, – и она, протянув Наташе блюдо, нагнулась и поцеловала ее руку. Наташа, тронутая и слегка сконфуженная, неловко сунула блюдо на первый попавшийся стул и тогда уже со свободными руками подошла к старушке.
– Спасибо, нянюшка, спасибо, милая. Правду Дима говорил, что вы очень-очень добрая, – сказала она, обнимая Анисью. – Дайте же мне вас хорошенько поблагодарить и крепко поцеловать. Ну, и вы меня поцелуйте. Только не так, – отдернула девушка руку, к которой женщина опять нагнулась. – Вы в лицо меня поцелуйте. Вот так. И полюбите меня, нянечка! Мне так нужно, чтобы меня полюбили, – дрогнувшим голосом докончила она.
– Да что ты, матушка, да как можно, чтобы не полюбить, что это ты несуразное говоришь, – отбросив всякий этикет, глубоко растроганная, промолвила женщина. – Да нешто
– Здравствуй, Наташа, – раздался в это время голос, и из дверей столовой появилась стройная фигура Кати.
– Катя, милая, дорогая! – с искренним, горячим порывом бросилась к ней девушка и крепко обняла ее. – Господи, да как же ты выросла, как страшно еще похорошела! Просто царицей смотришь! – восторженно воскликнула Наташа, пораженная действительно красивой внешностью девушки. – И какая ты нарядная! А как я любить тебя буду! – тепло и задушевно закончила она.
Катя, польщенная искренним восхищением приезжей, с несколько снисходительной улыбкой поцеловала ее в щеку.
– Раздевайся же скорей да сама нам покажи, что сталось с тобой за эти четыре года! Когда я тебя в последний раз видела, ты была еще горькой [4] девчонкой и страшно-страшно белобрысой.
– О, белобрысой я, к сожалению, и теперь осталась, – улыбаясь, проговорила Наташа.
Она сняла свое свободное пальто-сак [5] и положила на подзеркальный столик свою черную с длинной вуалью шляпу, совершенно закрывавшую верхнюю часть лица. Теперь, в своем полудлинном, почти гладеньком, плотно охватывающем ее хрупкую фигурку черном платье, с двумя волнистыми, тяжелыми, почти до колен спускающимися, совершенно светлыми, цвета спелого колоса косами, она производила впечатление девочки-подростка. Она осталась почти совсем такою, как накануне и сегодня весь день рисовало ее себе воображение Дмитрия. То же круглое личико, та же фарфоровая белизна открытого лба, тот же маленький неправильный, слегка вздернутый носик, та же слишком короткая верхняя губа, из-под которой виднеются белые, крупные, как миндаль, зубы. Те же серые, большие, добрые глаза, обрамленные каймой темных пушистых ресниц, только под ними легли легкие черные тени, отчего они кажутся больше и вдумчивее, да тихая скорбь светится в самой их глубине. Не хватает еще того яркого, цветущего румянца, которым горело прежде все лицо девочки, ее маленькие уши: теперь чуть заметная бледно-розовая краска была разлита на нежных щеках девушки.
4
Горькая девчонка – здесь: совсем маленькая, малышка.
5
Пальто-сак – широкая и свободная верхняя одежда длиной до колен. Выглядела мешковато, за что и получила свое название (от англ. sack – «мешок»).
– Совсем, совсем та же! – радостно восклицает Дмитрий. – Та же славная маленькая Наташа. Только вытянулась немного да косы сильно выросли. И ты говоришь: «К сожалению, осталась такой же белобрысой!» Да я еще никогда в жизни не видал таких волос, ведь это редкость!
– Да, говорят, – совершенно равнодушно подтвердила Наташа. – Вот и в гимназии все девочки мне это повторяли. Раз даже парикмахер, который причесывал нас для живых картин, восхитился и сказал мне, вот как и ты: «Я еще никогда в жизни не встречал таких волос, при таком цвете – такая длина и густота. Да знаете ли, барышня, что у вас сокровище на голове: кому не надо, и тот всегда двести рублей за ваши волосы даст». Потом меня всё дразнили девочки, что если я сама по себе хоть полтинник стою, то, во всяком случае, цена мне свыше двухсот рублей. – При этих словах девушка улыбнулась, но грустная дымка по-прежнему заволакивала ее глаза. – Вот у мамочки волосы были действительно красота, пепельные, мягкие, что, бывало, смотришь не насмотришься, а мои – чуть не альбиноска какая-то.
– Кушать пожалуйте, суп остынет! Чай и так в дороге барышня-то заморилась, вон бледненькая какая! Чем бы прямо к столу, ан тут разговоры разговаривают: всё одно за полчаса всего не выговорите, да слава те Господи, и торопиться некуда, не завтра в обратный путь собирается, наша ведь теперь, никуда не подевается, – по обыкновению ворчливым тоном заявила Анисья. – Пожалуйте.
После обеда Наташу отвели в ее комнату – бывший кабинет, который добрая Анисья совместно с Дмитрием позаботились снабдить всем, по их мнению, необходимым и приятным для будущей жилицы. Окна были уставлены горшками с цветами, на обоих столах красовались громадные букеты ландышей, распространявших свой нежный аромат. Дмитрий Андреевич самолично раздобыл и поставил их в прелестные стеклянные вазочки, специально с этой целью им приобретенные в то же утро.