Natura bestiarum.
Шрифт:
— Вы полагаетесь на каменные стены, но они не спасли Иерихон. «Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня» — вот как сказано в Псалмах. Против Господней воли вы не спасетесь, господин охотник. Если Он решит предуготовить вас к гибели — вы можете лишь молиться. Молитесь, чтобы спастись.
— Orate vero ut hieme non fiant [31] , — пробормотал Курт себе под нос. — Правда, для этого уже поздновато…
— Я тебе еще кое-что скажу, Феликс, — продолжил Ван Аллен. — И тоже по Писанию.
31
Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою (лат.).
— Произношением можно распугивать демонов, — заметил Курт вполголоса.
— «Кто прольет кровь человеческую, — перевел охотник, никак не ответив и на него даже не обернувшись, — того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию». Были б у меня рыцарские прибамбасы — написал бы это на щите, вроде девиза. Эта тварь свое получит, и не Господь ее поразит молнией, а человек к чертям собачьим вывернет его поганую шкуру наизнанку. Если он не удерет отсюда, если так и продолжит на нас охотиться, я лично эту шкуру сдеру и сделаю себе еще один воротник.
— Это… — запнувшись на полузвуке, проронила Амалия, — это у вас… не волчья?..
— Нет, — небрежно поправив наброшенную на плечи куртку, кивнул Ван Аллен с заметной гордостью. — Это мой приз. Который я обрел, замечу, когда был старше твоего отпрыска всего двумя годами.
— А от зондергруппы я слышал, — заметил Курт в воцарившейся внезапно тишине, — что их тела разлагаются после смерти, причем едва ли не за минуты.
— Разлагаются, если убить не сразу. Но если, к примеру, снесешь твари голову — смерть наступает почти мгновенно, и ты будешь иметь возможность обзавестись вот таким трофеем.
— Как можно! — наконец, разрушил тишину торговец. — Ведь это ж человек, какой-никакой; Господи Иисусе, как же у вас рука-то поднялась!
— Я посмотрю, как ты заговоришь у этого гада под когтями, — покривился тот. — Уж на кого, а на человека это похоже всего менее.
— Любопытное наблюдение, — произнес Бруно негромко. — Отчего бы тогда, выследив ликантропа в его человеческом обличье, не стянуть с него кожу и не обтянуть рукоять? Вот это был бы трофей так трофей.
— А что? — пожал плечами Курт, когда охотник вперил в помощника уничтожающий взор. — Не все ли равно? Тварь и есть тварь.
— Слышу нотки осуждения в голосе.
— В самом деле? С чего б это.
— Ваши из зондергруппы стрижьи клыки нанизывают и носят вроде амулета. А те тоже люди, хоть и ненормальные; и в чем отличие?
— Кто тебе сказал такую чушь?
— Ходят слухи.
— Знаешь, Ян,
— Что — враки?
— Я знаю их шарфюрера лично и могу сказать с уверенностью: тому, кто попытался бы выкинуть подобный фортель со стрижьими зубами, Келлер повышибал бы его собственные. Однако, если ты ожидаешь проповеди — напрасно. Никакими наставлениями я не приневолю тебя оторвать этот воротник, благочестиво отпеть и предать погребению; ты взрослый и временами разумный человек и, если останешься в своем деле, когда-нибудь поймешь все сам.
— Пойму — что? — уточнил тот ревниво. — Что они милые Божьи создания? Эти — хорошие песики, а стриги — славные парни?
— Ты удивишься.
— Тебе известно что-то, что не известно мне?
— Забавно, что ты удивляешься сейчас. Разумеется, инквизитору первого ранга, наделенному особыми полномочиями, известно очень много такого, чего ты не знаешь. А кроме того, Ян, в этом простая логика: принадлежность к некоторым кругам не означает единого для этих кругов мировоззрения.
— Вервольфы и стриги — не «некоторые круги», которые можно, если надоело, отринуть, как студенческую банду или приходской хор. Это господин бродячий рыцарь может прикупить земельки и заделаться садоводом или твой помощник — расстричься и стать торговцем, а тварь тварью и останется. Никто из них заново не переродится.
— Господин фон Зайденберг, начав выращивать яблоки, тоже не перестанет быть рыцарем — посвящение останется при нем, попросту он займется другим делом, оставшись тем, кто он есть.
— Не похоже, что наш знакомец намерен заняться чем-то, кроме поедания путешествующих. Замечу, что сукин сын, с которого я содрал этот клок, тоже особенным желанием переменить свою жизнь не пылал; у него было желание переменить моюжизнь. А до меня еще многих, включая жизнь живущей на отшибе семьи целиком — с двумя малолетними детьми; и теперь скажи мне, что я еще «сам все пойму». Я уже все понял.
— А бродячий разбойник, вырезавший так же семью, чтобы обнести дом — его уши ты тоже привесишь себе на гарду?
— Они не люди, — коротко отрезал Ван Аллен. — Они твари. Говорящие, думающие, живущие в людских домах твари. Не знаю, что такого можешь знать ты, но если тот стриг, которого ты повязал в Ульме, на допросе вздумал распинаться, как он сожалеет и как жестокая сука-жизнь вынудила его злодействовать, то сам должен понимать — гад рассчитывал на скорую смерть, если засчитают раскаяние. Не хотел любоваться с тобой рассветом. Или ты способен поверить в раскаявшегося стрига?
— Тот не распинался, — возразил Курт. — Тот держался неплохо. Однако — да, из разговоров с подобными созданиями можно узнать много любопытного. К примеру, о количестве самоубийств среди таких вот тварей.
— Да ты, никак, их жалеешь?
— Не умею, — отозвался он просто. — Я ведь сказал: милосердие из нас двоих — он, я — справедливость. А эмоциональные взбрыки к справедливости не имеют никакого отношения.
— Моя мать была убита не бродячим грабителем, да и этот деревенский дурень — тоже.