Натюрморт с усами (сборник)
Шрифт:
Действовать надлежало быстро и по возможности результативно. Прежде всего подползти на животе к самке, желательно сзади, поскольку сзади самки апи видят хуже, чем спереди. Затем моей задачей было бесшумно подставить бидон, а задачей Нагикапу — ловко и незаметно надоить в него молока, создавая у самки впечатление, будто её сосёт молодняк, который, в свою очередь, не следовало тревожить.
Несмотря на безумное напряжение всех нервов, переползая по-пластунски, я не мог не обратить внимания на бесчисленные чудеса, таящиеся среди высоких тропических трав поляны, на которую мы выскользнули, покинув чашу кустарника лю. Вот непромокаемая тропическая лягушка, вот опасный, невзрачный с виду цветочек фу, который испускает ядовитый смрад. А вот удав-кисточник, примитивным кистеобразным хвостом которого туземцы пользуются для намыливания лица
Я бесшумно открываю бидон и подаю его Нагикапу, ко в ту же самую секунду подлетает птичка питу и по своему роковому обыкновению несётся в воздухе! Яичко падает на спину животного, которое недовольно урчит. Я вижу искажённое ужасом лицо Нагикапу и слышу его сдавленный шёпот на наречье междуречья:
— Бежим!
Когда мы счастливо достигли нашего убежища в зарослях кустарника лю, я заметил, что волосы Нагикапу поседели, и весь этот доселе сказочно пёстрый туземец сделался совершенно бесцветным.
— Проклятая птичка питу! — сказал я. — Всё нам испортила тем, что снеслась не вовремя.
— Птичка питу не виновата… — пробормотал Нагикапу без кровинки в лице. — Мы были на волосок от гибели. Это же не самка, а самец апи!
Перевод М.Игнатова
На пороге нового года
(Новогодние рассказы нижеследующих господ: дворника, трубочиста и почтальона)
Однажды новогодним вечером, проводив последних дружков, я вышел из дому малость подышать межпланетным пространством и испить из Млечного Пути. Стою себе упиваюсь и вдруг замечаю: что-то чёрное болтается примерно на высоте десятого этажа корпуса № 5 по улице Краняка и Дивалевича, дом 18. Обсудить это открытие не с кем — улица пуста, словно вымерла. Приходится обсуждать с самим собой:
— Что это там болтается?
Немного погодя я был уже в состоянии ответить на собственный вопрос:
— Мужчина болтается на верёвке, на высоте… два, три, пять… десять, да — десятого этажа.
— Повесился?
— Повесился. Но за ногу. На ноге болтается.
— И к чему бы это за ногу? — продолжаю задавать себе вопросы.
— Кто знает… — отвечаю. — Может, уже настолько потерял голову от расстройства, что уже безразлично было, как вешаться.
А гражданин преспокойно продолжает болтаться вниз головой, на правой ноге. Признаков жизни не подаёт. А может, он в обмороке или просто задумался? Я стоял, теряясь в догадках, а он болтался. Наконец я решил действовать.
— Пойду попробую вытащить его на крышу. Силёнкой бог не обидел, значит, вытащу. Преодолею закон земного притяжения и выволоку голубчика, а там уж разберёмся, кто он таков, живой ли, мёртвый, и тому подобное.
Лифт, к счастью, действовал, я поднялся наверх, выбрался на крышу. Гляжу сверху: трубочист болтается. Попробовал подтянуть — тяжёлый тубочист, наелся ради праздника. Вдобавок тянуть несподручно — я тоже наелся, да ещё в тулупе, и верёвка закручена вокруг вентиляционной трубы. А действовать надо аккуратно, чтобы трубочист не задел носом карниз или что-нибудь в этом же духе. Не исключено, что парень приятной наружности, значит, нос ему ещё пригодится. Но тут замечаю, что верёвка длиннющая и если помаленьку раскручивать её и травить — кто знает, может хватить до самой земли. Ну и начал я травить понемногу. Пущу несколько метров и отдыхаю, поскольку трубочист — чем ближе к земле, тем, негодяй, тяжелее становится. И поглядеть неохота, высоты я побаиваюсь, прямо с души воротит, когда вниз смотришь. Наконец, когда оставалось ещё метра два верёвки, внизу полегчало. Скорей всего трубочист достиг тротуара, там и посмотрим, какая с ним приключилась напасть, — решил я. Передохнул немного, и вдруг захотелось развлечься ради праздничка и съехать вниз по верёвке. Я получше прикрепил её на крыше и съехал на землю. При этом, разумеется, старался не угодить на лежащего трубочиста. И представьте, дорогие граждане, моё удивление, когда оказалось, что никакого трубочиста нет. А вместо него — олень. Точнее, бездыханная туша огромного оленя с великолепными ветвистыми рогами. А трубочист исчез бесследно.
Признаюсь,
Как вам известно, дорогие граждане, наша эпоха — это уже не эпоха трубочистов. И если в парках и скверах развешивают дуплянки для улетающих птиц, так почему бы не ставить на крышах трубы для уходящих в прошлое трубочистов? К сожалению, мой личный призыв относительно такой трубы, обращённый к жильцам дома № 18 по улице Краняка и Дивалевича, не дал результатов, и, признаюсь, я надумал отомстить этим нечутким людям.
Поздним новогодним вечером я проник на крышу вышеупомянутого здания с чемоданом сажи, чтобы насыпать её в вентиляционные трубы, ведущие в квартиры моих недоброжелателей. Для этой цели я решил воспользоваться верёвкой, вымазанной в саже. Но, едва закрепив её на одной из вентиляционных труб, я поскользнулся и повис вниз головой на ноге, которую захлестнуло петлёй примерно на высоте десятого этажа. Положение моё было плачевным, и я уже открыл рот, чтобы позвать на помощь, но вдруг заметил в окне какой-то квартиры двух граждан диаметрально противоположного пола, которые горячо доказывали друг другу взаимную симпатию, и кричать в такой ситуации со стороны джентльмена, даже висящего вверх тормашками, было бы грубейшей бестактностью. Впрочем, вследствие небанальной точки зрения, — поскольку я висел вниз головой, — глядя на эту банальную ситуацию, время пролетело быстро, и, когда мужчина, надев куртку (кажется, почтового ведомства), покинул хозяйку дома, нежно попрощавшуюся с ним, я собрался с мыслями и вспомнил, что необходимо позвать на помощь. Но в эту самую минуту верёвка дрогнула и вытравилась настолько, что я опустился этажом ниже.
Когда я опомнился и уяснил, что дальше не падаю, то снова увидел в окне квартиры следующего этажа входящего почтальона, которого заключила в объятия квартиросъёмщица, по всей вероятности, ответственная. Но спустя секунду она явно меня увидела, ибо, судя по губам, вскрикнула, а перепуганный почтальон торопливо покинул квартиру. Занавеска тут же задёрнулась, а верёвка снова вытравилась.
Теперь я висел у окна, подоконник которого украшал великолепный заяц. Глазами души своей я немедленно увидел его обложенного свёклой и под белым соусом… Поэтому и тут не позвал на помощь, а попросту взял себе зайца, которым провидение вознаградило меня, чтобы облегчить моё тяжкое положение.
Ещё рывок — и я оказываюсь двумя этажами ниже, возле окна, за которым мужчина в куртке почтальона, временно висевшей на спинке стула, приносил свои горячие поздравления смазливой квартиросъёмщице одного из последних этажей. Однако мне было не до этого, поскольку я собирался с силами, чтобы принять великолепного оленя, которым, в свою очередь, потчевало меня провидение за мужество и проявленную инициативу.
Трофейный олень, привязанный к подоконнику, был дьявольски тяжёлым, и, чтобы освободить руки, я приторочил к поясу зайца и связку дроздов-рябинников, прихваченную мимоходом, пока вытравлялась верёвка. С оленем мне пришлось трудновато, но я висел уже совсем низко. Ещё один рывок — и я, придерживая оленя за ноги, угодил рогами в стекло на первом этаже. Это меня несколько встревожило, и нечеловеческим усилием, поджав ногу, на которой висел, я немного подтянулся вверх, чтобы услыхавшие стук нэ увидали меня из окна. Во время этих манипуляций отвязались и упали дрозды, но в окошко как будто никто не выглядывал. Немного погодя верёвка мягко опустила меня на тротуар возле дома.
Говорят, что неодушевлённые предметы коварны, а я вот ничего более доброжелательного, чем эта верёвка, в жизни не видывал. Но дроздов не было. Были олень и заяц, а дрозды исчезли, словно вдруг ожили и улетели. Согласитесь, дорогие граждане, что в этом было нечто поразительное.
Но это ещё не всё. Когда я, промёрзший до костей, зашёл на лестничную клетку малость обогреться, оставленный на улице олень тоже ожил и таинственным образом исчез. Его уже не было, когда я вернулся.
У меня остался только заяц, притороченный к моему поясу.