Научи меня
Шрифт:
– Ты сама ушла?
Если можно так сказать...
– Нет. Но на улице оказалась сама. Когда брат умер, Кирилл стал со мной жить. А Митьке чужой ребенок, мешающийся под ногами и требующий внимания, на фиг не нужен был. Там все так закрутилось, что в итоге я сама ушла.
Подольский, слава богу, требовать подробностей не стал, да и Катя не горела желанием вспоминать свое собственное поведение. И унижение, если на то пошло. Правда, мама тогда еще была жива. Было куда пойти.
– И какое мне Эко, Миш, тогда? Я о нем и не думала толком, пока ты не предложил.
К ним подошел врач, приветственно кивнув, и начал их инструктировать. Стало не до ностальгии и воспоминаний. Правда, дома Мишка весь вечер ходил странно задумчивый и молчаливый. Отстраненный даже, и все его действия производились на автомате. Девушка не стала его трогать, обходила десятой дорогой и давала время подумать.
Мысленно зареклась о Мите больше не вспоминать и не говорить. Он прошлое, а Мишка - настоящее, родное и любимое.
Через несколько дней Подольский предложил расписаться. Совсем неромантично, без цветов и вставания на колени. Подошел и проникновенно так заявил:
– Через три дня поедем в ЗАГС.
Стоит сказать, что через четыре - наступал день-Х, решающий день в ее жизни.
– Миша, ты такой романтичный, - сдерживая рвущийся наружу смех, Катя картинно прижала руки к груди и закатила глаза.
– Столько нежности, романтики, такта, в конце концов!
Он угрюмо насупился и навис над ней темной скалой.
– Издеваешься?
– Что ты, дорогой! Это так мило.
– Ну извини!
– широко развел руками Подольский.
– Как-то опыта не было. Но если ты хочешь, я могу пойти потренироваться. Лет через пять, натренировавшись, вернусь. И уж тогда...
Катя сразу улыбаться перестала, посерьезнела и за рукав мужчину поближе к себе дернула.
– Петросян Задорнович Жванецкий! Не смешно, между прочим!
А у самой внутри все дрожало от радости, неожиданности и возбуждения. Не каждый день тебя замуж зовут, пусть так коряво, криво, но главное, от чистого сердца и с любовью. А ее истеричный смех - следствие испуга и стресса. Ведь предложение - это стресс, а Катя на стресс всегда неадекватно реагирует.
– Ты сама не ерничай!
– он попытался поставить ее на место.
– Я, между прочим, тоже волнуюсь. Это ответственный шаг.
– Иди сюда, ответственный мой шаг, - Катя пальцами зарылась в темные волосы и потянулась к резко очерченным губам.
– Ты хорошо подумал?
– Вообще-то по всем законам жанра должна думать ты.
– Да?
– Это ответ?
– вопросом на вопрос ответил мужчина и дразняще изогнул бровь.
– Я думаю, - весомо заметила Катя.
– Это ответственный шаг.
Он не дал ей продолжить мысль. Скользнул по пересохшим губам, очерчивая их языком, и проник в рот, обжигая собственной решимостью и присущим только ему огнем.
Через минуту она отстранилась, тяжело дыша.
– Убедил.
По его лицу ясно читалось, что в своей "победе" он ни секунды не сомневался. Впрочем, как и Катя.
Опять же, никого приглашать не стали, если честно, вообще обошлись без празднества и гостей. У Кати из родственников никого не было, друзей как таковых тоже. Она, конечно, поинтересовалась у Мишки о его родителях и друзьях, на что получила лаконичный ответ:
– Никого не будет.
– Почему?
Конечно, ее не могло это не удивить. У Мишки было много друзей, она точно знала. Некоторые по работе, некоторые просто знакомые, с которыми он сохранил хорошие, доверительные отношения. Только насчет его семьи она ничего не знала. В доме никаких фотографий и фоторамок, когда Катя въехала, не было. Сейчас появились, конечно, но на них они с Кириллом, а не Мишкины родители. Напрямую ей как-то неудобно было спрашивать. Захочет - сам расскажет. Но сейчас это было очень важно и актуально.
– Потому что, - так же кратко.
– Друзья?
– Если хочешь, можем потом устроить отдельный банкет.
– Хорошо. А родители?
Подольский странно замялся и отвел глаза, словно чего-то стесняясь. Она почти ощутила, как он закрывается и отдаляется от нее. Но Катя не собиралась ему позволять себя отталкивать. В конце концов, она ему все рассказывала.
– Миш, - скользящей походкой подошла к его столу. На столешницу оперлась, отодвинув бумаги, и придвинулась ближе. Мужчина неохотно поднял на нее глаза.
– Я просто спросила. Что такого страшного?
– Ничего. Их нет.
– Совсем? Ой, прости. Я имела в виду...
– Я понял, - он досадливо нахмурился и щелчком ногтя оттолкнул ручку.
– Их совсем нет. Я в детдоме рос, так что...
Невооруженным глазом видно, что говорить о своем детстве ему было неудобно и даже стыдно. Особенно стыдно, хотя здесь всего лишь одна она, и Мишке нечего стыдиться. Разве он виноват в чем-то? Но насиловать и мучить Катя его не стала. На коленях у него устроилась, и подбородок на плечо положила, мазнув по щетинистой щеке отросшими прядями.