Научите меня летать
Шрифт:
– Это уже не твои заботы, – усмехнулся он, впервые за время нашего разговора сверкая зелеными искорками в глазах.
Больше я не спорила. Поднялась с кресла, намереваясь сделать так, как посоветовал темный маг, но споткнулась. Упасть мне не дали. Ойкнула, невольно прижимаясь к магу.
– Господин Эжен, отпустите, – жалобно попросила, чувствуя тепло его рук.
– Чтобы ты шею свернула? – ехидно заметил он, подхватил и понес к постели.
Положил, закутал до подбородка одеялом.
– Спи.
И когда я снова закрыла глаза, осознала, что случилось
Сон, правда, не шел. Видимо, привыкла вставать рано. Немного полежала с закрытыми глазами, размышляя о том, как может неожиданно в одно мгновение измениться жизнь, и уже собралась вставать, как дверь в комнату приоткрылась. Наверное, Эжен что-нибудь забыл. Он подошел к моей кровати, а потом в неясной полутьме я поняла – это вовсе не он. Попыталась вскочить, но в нос ударил приторно-сладкий запах дурман-травы. Это было последним, что я запомнила, прежде чем перед глазами все поплыло и исчезло.
Приходила в себя я медленно. И первым ощущением стал холод. Лютый жгучий холод, пробирающий до костей, когда я ног уже не чуяла. Ушла минута на то, чтобы осознать, где я нахожусь. В маленьком сарайчике на окраине деревни, где летом Санор и Бариса хранят сушеные травы и всякий инвентарь для работы. Еще столько же времени потребовалось на то, чтобы принять как данность связанные руки, разорванную рубашку на вороте (до сих пор единственную мою одежду) и злую, но ухмыляющуюся Гженку напротив меня. В углу что-то искрилось похожее на пламя, но разглядеть костер из-за спины дочери Барисы было невозможно.
А тепла я совсем не ощущала. Тело стало нечувствительным, словно его сотни льдинок окутало. Я не раз видела, как замерзают березы в лесу. Стужа пробирается по тоненьким веточкам, делая их хрустальными, а внутри замирает жизнь. Останавливается, как порой останавливается человеческое сердце. Больше такое дерево никогда не зацветет. Повалится через какое-то время на землю, рассыплется на куски и скроется под ковром тяжелого темно-зеленого мха. Я ощущала себя сейчас таким деревцем. На стадии, когда лед подбирается к сердцу. Как долго выдержу?
И где Орас? С ним-то хоть все в порядке? Внутри все сжалось, а в голове появилось множество предположений. Но…
Я не успела промолвить ни слова. Не успела подумать о том, сколько времени прошло с того момента, как я тут очнулась. Не успела даже осознать, как попала в это глухое, богами забытое место.
– Ненавижу тебя, – удар кулаком по лицу.
В глазах все замельтешило, а на губах почувствовался соленый вкус крови.
– Дрянь подзаборная! Сирота приблудная! Ведьмин подкидыш!
Каждое слово сопровождалось новым, еще более болезненным ударом.
– Гженка, – прошелестела я, не понимая, почему она так со мной обращается.
Нет, мы никогда не были подругами, да и врагами тоже. Слишком разное у нас положение. Но с чего она
– Мать мертва! – взвизгнула она. – А все ты виновата! Ты! Если бы не поперлась спасать в лес темного колдуна, она осталась бы живой! Маги бы не явились по ее душу! Не стали бы читать ее память за все то время, что ты с братцем у нас жила! Не наказали бы!
Каждое предложение для меня заканчивалось ударом в живот, в грудь, в лицо, опять в живот и снова все по кругу. Я даже не сразу осознала, что Барисы больше нет. Значит, Эжен, Лан и Гард с ней разобрались. И я не сомневалась, что они были честны. Маги никого и никогда не наказывают просто так. И не убивают просто так. Они силы от этого теряют.
Я не испытывала жалости к Барисе, от которой вечно терпела побои. Конечно, я признательна за то, что она хотя бы не оставила нас на улице. Но если вспомнить, как мы с Орасом жили… В постоянном страхе, с нехваткой еды и одежды, с побоями и тумаками. Последнее, правда, относилось ко мне. Брат при первой шалости осознал, что наказана буду я. Не знаю, какие выводы сделал тогда годовалый ребенок и как можно было повзрослеть за один миг, но больше подобных проблем у нас не возникало. А жили мы у Барисы… да собакам в конуре и то лучше. Я четко осознала это именно сейчас.
– Этот колдун решил, что мы были не слишком добры и милосердны с тобой! – прокричала дочь Барисы, сверкая злыми глазами.
– Гженка… – пролепетала я, получая новый удар.
Нет. Такая не поймет, что дело тут не во мне.
– Отец и я наказаны на пять лет! Пять лет мы будем сидеть на хлебе и воде, не имея ничего своего, выполняя работу дворовой девки, которая не имела совести и благодарности, – провыла она. – Ну да я решу эту проблему! Опозорю так, что вовек на отмоешься! Даже убивать не стану, сама в прорубь топиться после пойдешь, если тут не околеешь. Ну, да этого я все же не допущу.
Что она задумала? Что? Стало по-настоящему страшно. В словах Гженки уже слышалась не только злость, плескались ненависть, ярость и что-то похожее на безумие. Она развернулась ко мне спиной, что-то схватила, приблизилась, и я хотела закричать. Но из горла вырвался только хрип. Спекшиеся от крови губы не слушались. Ног я давно не чувствовала. И только связанные наверху руки больно резала веревка. И тело ломило от недавних ударов. Хотя к последним Бариса меня приучила. Такое можно стерпеть, к такому можно привыкнуть, но никогда нельзя принять.
Гженка в руке держала раскаленный железный прут, какими клеймили животных. Уж где она его взяла – не знаю. У Барисы с Санором его точно не было.
– Ну, с чего начнем, сирота приблудная? – как-то совсем спокойно спросила она. – С этого? – ногой пнула в колени. – Или с этого? – теперь удар пришелся в низ живота. – А может, с этого местечка? – захохотала она, разрывая у меня на груди рубашку.
Как ее остановить? Что сказать? Что сделать? Нельзя же умереть сейчас, когда все начало налаживаться. Или наоборот, я приняла за март февраль?