Научное наследие Женевской лингвистической школы
Шрифт:
Языковая норма в современных теориях выводится из сравнения ее с системой языка и речью. У Л. Ельмслева определение нормы связано с принципиальным противопоставлением понятия схемы (схема или система языка понимается Ельмслевым чисто формально, как совокупность абстрактных отношений, существующих между элементами, независимо от фонетической или семантической характеристики последних) понятиям нормы, узуса и индивидуального акта речи, представляющим в своей совокупности разные аспекты языковой реализации. Однако подлинным объектом реализации Ельмслев склонен считать лишь узус, определяемый как «совокупность навыков, принятых в данном социальном коллективе». По отношению к узусу акт речи является его конкретизацией, а норма – «материальная форма,
Хотя Л. Ельмслев в целом довольно негативно оценил понятие нормы, его попытка рассмотреть схему языка и речи Соссюра оказала известное влияние на других лингвистов, в частности, на Э. Косериу, концепция нормы которого приобрела сторонников и среди ряда отечественных языковедов. Характеризуя систему языка как «систему возможностей», Косериу определяет норму как «систему обязательных реализаций» [Косериу 1963: 175]. Через систему, согласно Косериу, выявляются структурные потенции языка, а норма соответствует реализации языка в традиционных формах.
Норму можно рассматривать не только в собственном языковом, но и в социальном аспекте. К данному аспекту относятся разные формы осознания и оценки обществом объективно существующих языковых норм. Здесь уместно вспомнить концепцию функциональных языков Пражской лингвистической школы. Язык существует в различных функциональных проявлениях (на современном этапе это язык поэзии, язык театра, язык радио, публицистика, научное творчество, обиходно-разговорный и т. д.). В каждом из этих «языков» имеются свои характеристики, задаваемые внеязыковыми факторами. Пражские лингвисты выдвинули так называемый «функционально-телеологический» критерий правильности, который в несколько модифицированной форме рассматривался и другими лингвистами [Щерба 1957]. Речь в этом случае идет о выборе «правильных» языковых средств в соответствии с целеустановкой и условиями коммуникации.
Понятие языковой нормы, несмотря на значительные колебания в его определении, а также недостаточную разработанность отдельных аспектов этого понятия, является важным и необходимым для характеристики языка в связи с его функционированием.
ЧАСТЬ II САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ. ОТ СОССЮРА К ФУНКЦИОНАЛИЗМУ
Проблематика самостоятельных направлений исследований, сформировавшихся в рамках Женевской школы, обусловлена индивидуальными научными интересами ее представителей, ходом развития лингвистики и смежных наук, а также воздействием ее основателей Ш. Балли, А. Сеше и С. Карцевского, в трудах которых был заложен функциональный подход к исследованию и описанию языковых явлений, получивший развитие в работах последующих поколений представителей этой школы.
Глава I Роль и соотношение в языке интеллектуального и аффективного
В языкознании конца XIX – начала XX в. проблематика отражения в языке наших эмоций, аффекта в широком смысле, изучалась с разных сторон. Р. Мерингер [Meringer 1895] и Г. Шпербер [Sperber 1914] исследовали действие аффекта на фонетические и семантические изменения. Ж. Марузо [Marouzeau 1929], Г. Гребер [Gröber 1906] и Л. Шпитцер стремились установить воздействие аффективности на различные аспекты языка: фонетику, синтаксис. Большое место аффективному языку уделил в своей работе «Язык» Ж. Вандриес. «...во всякой речи, – писал он, – нужно различать то, что нам дает анализ представлений, и то, что говорящий в нее вносит своего: элемент логический и элемент аффективный» [Вандриес 1937: 135]. Аффективное противопоставлялось интеллектуальному [73] Л. Шпитцером: «Аффекти вная речь отличается от интеллектуальной тем, что оставляет невыраженным, заменяя паузами, интонацией и жестами или дополняя контекстом и ситуацией то, что интеллектуальная речь передает в словах; тем, что она повторяет то, что достаточно сказать один раз, чтобы было вполне понятно; далее тем, что
Общим принципом аффективности, применимым к различным разделам языка, считалось отклонение от различных «правил», которые мы соблюдаем, когда не находимся в состоянии аффекта. Например, в синтаксисе, если прилагательное стоит после существительного, оно имеет интеллектуальное значение, если же оно стоит перед существительным, то оно имеет аффективное значение, выражает субъективную оценку. Другой характерной чертой экспрессивных явлений языка считалось то, что они быстро теряют свою выразительную силу, становясь грамматикализованными средствами, нормированными и общераспространенными. Эта точка зрения, как мы увидим ниже, характерна и для Балли.
Возведение в абсолют экспрессивного момента в языке было характерно для К. Фосслера, утверждавшего, что язык алогичен, поскольку слова – лишь символы, метафоры, которые никогда полностью не совпадают с выражаемыми ими понятиями.
Такие лингвисты, как Шпитцер и Штромейер, пытались установить корреляции между формами выражения аффективности в языке и психическим складом говорящих.
Исследованием аффективной речи занимался З. Фрейд. На методику психоанализа стремились опереться в своих работах лингвисты Э. Леви [74] и Ф. Финк [75] .
Неопределенный характер статуса эмоциональной экспрессии в языке явился рефлексией взгляда на эмоциональность как на нечто подсознательное, трудно предсказуемое, связанное не с разумом, рассудком, а с чувствами и элементарными ощущениями. Такое понимание эмоционального восходит к периферической теории эмоций («аффектов», «страстей души»), сформировавшейся в русле философии рационализма (Р. Декарт, В. Спиноза). Подразделение языка на «рациональный-интеллектуальный-логический» и «эмоциональный-аффективный-эмотивный» восходит также к положению Ф. Бэкона относительно наук, в которых должно проводиться разграничение между логическим и аффективным. Так, разделяя грамматику на школьную и философскую, Бэкон считал, что в философской грамматике не должно быть места аффективной речи [76] . Такой подход отдавал приоритет логическому аспекту языка.
В последней четверти ХIХ в. начинает развиваться новая отрасль психологии – аффективная психология. Во Франции она была представлена крупными психологами Л. Дюмоном и Т. Рибо. Исследования психологов стимулировали и интерес лингвистов к аффективной стороне речи.
На становление учения Балли об аффективном факторе в языке оказали влияние австрийские психологи Алексиус Мейнонг (1853 – 1920), Христиан фон Эренфельс (1859 – 1932) и Жозеф-Клеменс Крейбиг (1863 – 1917), все они проявляли интерес к суждению о ценности, связанному с понятием аффективности. Так, Мейнонг, в частности, утверждал, что «характерное чувственное значение добавляется в суждении к простому представлению» [Meinong 1894: 32].
§ 1. Роль аффективного фактора в языке
Итальянский лингвист Ренцо Раджунти справедливо отмечает, что отсутствие в теории Соссюра экспрессивной функции делает ее неполной [Raggiunti 1982]. Различие между Балли и Соссюром в том, что если для последнего язык «представляет собой социальный аспект речевой деятельности, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни изменять» [Соссюр 1977: 521], то для Балли язык, хотя и внешний для индивида, но на который он, тем не менее, воздействует с того момента, как начинает им пользоваться. Эта сторона языковой коммуникации всецело привлекала внимание Балли. Он стремился показать, что язык не подчиняется всецело логике, к чему, по его мнению, склонялся Соссюр, важную роль в языке играет аффективность говорящих субъектов. В то же время следует заметить, что Соссюр признавал участие психического фактора в речи, хотя и ограничивал его действие [Там же: 51].