Науфрагум. Дилогия
Шрифт:
Мы переглянулись.
– Получается, жуки не так давно появились. Раньше поблизости от деревни их не было, - проговорил я.
– Не хотелось бы признавать, но, объяснение может быть лишь одно - они плодятся и захватывают новые территории. И справиться с ними не так-то просто, охотничьи ружья им не страшны.
– Дажить баронские побоялись по тем урочищам рыскать, - пожаловалась хозяйка.
– Отговариваются, дескать, не проехать - буераки да овраги. А как за податью ехать - так им и все яры гладки.
– Баронские? Кто это такие?
– Да бездельники, тьфу на них! Барон Вак обешшалси держать округу, чтоп от лихих
– бабушка гневно хлопнула по столешнице, так, что на лавке с резной перекидной спинкой завозились и захныкали на два голоса сонные внучки. Пришлось ей встать и, загасив лампу, снова убаюкивать их протяжной и грустной колыбельной.
Баю-баюшки-баю,
не ложися на краю,
придет серенький коток,
схватит детку за бочок.
Заверну кота в подол,
понесу кота на двор...
В ответ на мое осторожное покашливание она лишь махнула в сторону полатей, устроенных за печкой - дощатого настила почти под самым закопченным потолком.
Девушки потихоньку забрались туда и с усталыми вздохами растянулись на не очень-то толстых соломенных тюфяках. Впрочем, для нас и они сейчас показались верхом блаженства. София устроилась в углу, повернувшись спиной, и сразу затихла. Приступы кашля почти сошли на нет, но Весна заботливо прикрыла ее грубым шерстяным одеялом и легла рядом. Брунгильда со вздохом облегчения вытянула длинные ноги - в танке ей было теснее всех, бедняжке - однако, заметив мой взгляд, нахмурилась и попыталась одернуть подол. Ха, напрасные старания! Я мысленно отдал честь модельеру, трудившемуся над дизайном униформы горничных императорской фамилии. Шесть дюймов черного шелка с оборочками, и не больше. Прикрыться ими не представлялось возможным по объективным причинам.
В глазах устроившейся справа от меня Алисы сверкнули счастливые слезы. Она мечтательно пробормотала:
– Крестьянская жизнь просто чудо! Слушай, Золтик, давай поселимся тут и заведем хозяйство. Ты будешь солидно пахать на волах, я надену красивый кокошник, разъемся подороднее, буду выступать павой и носить тебе обед. Знаешь, в глиняной крынке, как у пейзанки на картинах Милле.
– Мысль соблазнительная. Если бы тебе щечки наесть побольше, выглядела б неотразимо. На такой я бы женился, запросто. Вот только из десяти детей наверняка выживают трое, потому что принимает роды неграмотная повитуха, и даже на кладбищенских крестах имена младенцев пишут с ошибками.
– С ошибками?..
– переспросила, приподнявшись на локте, принцесса, устроившаяся между телохранительницей и мной.
– Тогда... на кладбище? Я еще подумала, зачем вы туда отошли, и почему у вас было такое лицо...
– Деревня - никакая не идиллия, ваше высочество. Здесь нет ни врачей, ни учителей... не нужно обманываться старыми постройками и техникой. Эти люди живут не в двадцатом, а в четырнадцатом веке, со всеми прелестями средневековья.
– Но ведь им можно помочь? В Либерии есть и благотворительные комитеты, и Красный крест. Почему они не распространяют свою деятельность и сюда? Ведь помогают же у нас тем, кто пострадал от землетрясений или лесных пожаров?
Я глянул на девушек, которые за спиной принцессы уже провалились в сонное царство, на уткнувшуюся простуженным
– А вы знаете, что император Траян одним из последних своих указов придал Гардарике статус национального мемориала третьей категории? Это означает, что на такой территории не только запрещена любая хозяйственная деятельность, но и посещение допустимо только со специальным разрешением.
– Я знаю про Карантинную Комиссию, конечно, но об этом и понятия не имела... но почему? Разве... разве это не жестоко по отношению к выжившим гардариканцам?
– поразилась принцесса.
– Думаю, он поступил так из лучших побуждений. У Моммзена написано, что во время Похода Слез они не встретили ни единого человека, пережившего катастрофу в центре материка, а вот желающие прибрать к рукам выморочное имущество появились тут же. Вы же помните, что возвращаясь к побережью, император столкнулся с несколькими бандами мародеров. Можно ли осуждать его, когда он поступил с мерзавцами по законам военного времени и запретил доступ на погибший континент? Именно поэтому и были созданы пограничные патрули и посты береговой охраны, не пропускающие к берегам Гардарики никого. И, заметьте, не выпускающие обратно - по причине санитарного карантина. Скажу честно, я не знаю, что они делают с теми, кто пытается покинуть континент. Впрочем, не знаю и то, функционируют ли они по сей день.
– Карантин...
– в голосе Грегорики звучала усталая горечь.
– ...Звучало гораздо лучше, пока я не задумывалась о том, что он значил в действительности. Но это же страшно несправедливо. Люди пережили чудовищную катастрофу, говорят практически на том же языке, что и мы - а к ним относятся как к зачумленным.
– Что вы хотите, ваше высочество, бывшие враги. Хотя мир изменился, лозунг "горе побежденным" все еще витает в головах. Многие наши сограждане, когда случайно вспоминают о Науфрагуме, говорят, что упрямые жители старого света получили по заслугам. Но большинство просто не вспоминает. Не зря же наши парламентарии ведут себя так, словно второго континента и не существует вовсе. Нет людей - нет и проблем.
Девочки давно угомонились, и усталая хозяйка прикорнула на краю лавки. Уютно скрипел сверчок, пристроившийся за печкой, потрескивали догорающие угли, сновали над ними последние синеватые язычки огня.
В устремленных на них зрачках Грегорики, лежащей ничком, положа подбородок на ладони, светились красноватые отражения. Молчание длилось долго-долго, так что я уже подумал, что она так и заснула, с открытыми глазами. Но принцесса вдруг повернула голову и посмотрела на меня в упор. Нас разделяло не более фута, так что я опять почувствовал ее нежное дыхание. Но в произнесенных четко и раздельно словах неожиданно зазвучал металл:
– Пусть это звучит слишком самонадеянно, но я клянусь исправить эту несправедливость. Всей своей жизнью.
Она замолчала. Я тоже лежал молча, чувствуя странный холодок под вздохом. Нельзя сказать, что я понимал в тот момент, какие мысли движутся за этим чистым высоким лбом, но самый толстокожий человек услышал бы твердые шаги по мосту через Рубикон. Если принцесса решила, она не отступит. Но какой же одинокой и хрупкой она выглядела перед лицом равнодушного, сытого мира, не желающего замечать несправедливости. Мои губы, словно сами собой, произнесли в ответ: