Наука логики. Том II

Гегель Фридрих Георг Вильгельм

Для доказательства антитезиса предлагается сделать следующее допущение: существует свобода как особый вид причинности, — свобода всецело начинать некоторое состояние и, стало быть, также и ряд следствий из этого состояния. Но так как такое начало предполагает состояние, не имеющее никакой причинной связи с предшествующим состоянием той же самой причины, то оно противоречит закону причинности, согласно которому единственно только и возможно единство опыта и вообще опыт; — другими словами, допущение свободы, противоречащее антитезису, не может быть сделано потому, что оно противоречит антитезису.

По существу та же самая антиномия встречается снова в

{195}

«Критике телеологической способности суждения» как про- тивоположность между утверждением, что «всякое порождение материальных вещей совершается по

чисто механическим законам», и утверждением, что «некоторые виды порождения этих вещей невозможны по таким законам» (85). — Кантово разрешение этой антиномии таково же, как общее разрешение им прочих антиномий; оно, именно, заключается в том, что разум но может доказать ни одного, ни другого положения, так как мы относительно возможности вещей согласно чисто эмпирическим законам природы не можем иметь никакого определяющего принципа a priori; что, далее, поэтому оба положения должны быть рассматриваемы не как объективные положения, а как субъективные максимы; что Я, с одной стороны, должен всегда размышлять о всех событиях природы согласно принципу одного только механизма природы, но что это не мешает тому, чтобы я, когда представится к этому поводу исследовал некоторые формы природы согласно другой максиме, а именно, согласно принципу целевых причин, — как будто эти две максимы (они, впрочем, по мнению Канта, необходимы только для человеческого разума) не находятся между собой в том же антагонизме, в котором находятся вышеуказанные положения. — Как мы заметили выше, развивая всю эту точку зрения, Кант не исследует того вопроса, разрешения которого единственно только и требует философский интерес, а именно, какой из этих двух принципов истинен сам по себе. Для этой точки зрения не составляет разницы, рассматриваются ли принципы как объективные (это здесь значит: внешне существующие определения природы) или только как максимы субъективного познания. Скорее, наоборот: субъективность, т. е.

случайность познания, заключается здесь в том, что познание применяет ту или другую максиму по случайному поводу, смотря по тому, какую из них оно находит подходящей для данных объектов, и что в остальном оно не спрашивает об истинности самих этих определений, — все равно, представляют ли собой оба они определения объектов или определения познания.

Поэтому, как бы неудовлетворительно ни было кантовское изложение телеологического принципа со стороны существенной точки зрения, все же остается замечательным то место, которое

{196}

Кант ему отводит. Приписывая этот принцип рефлектирующей способности суждения, Кант делает его связующим средним членом между всеобщим разума и единичным созерцания. Он, далее, различает эту рефлектирующую способность суждения от определяющей, которая только подводит особенное под всеобщее. Такое всеобщее, которое только подводит под себя единичности, есть нечто абстрактное, становящееся конкретным лишь в некотором другом, в особенном. Напротив, цель есть конкретное всеобщее, которое в себе же самом имеет момент особенности и внешности; оно поэтому деятельно и есть влечение отталкивать себя от себя самого. Понятие как цель есть, конечно, объективное суждение, в котором одним определением служит субъект, а именно, конкретное понятие, как определенное само через себя, а другим определением — не только некоторый предикат, но внешняя объективность.

Однако это не означает, что целевое соотношению есть некоторый рефлектирующий процесс суждения, который лишь рассматривает внешние объекты согласно некоторому единству, как будто бы некоторый рассудок дал нам это соотношение для помощи нашей познавательной способности; напротив, это соотношение есть в-себе-и-для-себя-сущее истинное, судящее объективно и определяющее внешнюю объективность абсолютным образом.

Соотношение цели есть в силу этого более чем суждение, оно есть умозаключение самостоятельного, свободного понятия, которое через объективность смыкает себя с самим собой.

Цель оказалась третьим членом по отношению к механизму и химизму; она есть их истина. Так как она сама еще находится внутри сферы объективности или непосредственности тотального понятия, то она еще испытывает воздействие внешности как таковой и имеет перед собой объективный мир, с которым она соотносится. С этой стороны при рассматриваемом нами целевом соотношении (которое есть внешнее соотношение) все еще выступает

механическая причинность, к которой в общем следует причислить также и химизм, но выступает как подчиненная ему, как сама по себе снятая. Что касается более детального отношения, то механический объект, как непосредственная тотальность, безразличен к своей определяемости и, значит, и к тому факту, что он есть нечто определяющее. Эта внешняя определяемость теперь развилась дальше до самоопределения, и

{197}

тем самым понятие, которое в объекте было лишь внутренним или, что то же самое, лишь внешним, теперь положено; цель и есть ближайшим образом именно само это внешнее для механического объекта понятие. Таким же образом и для химизма цель есть нечто самоопределяющее, приводящее обратно к единству понятия ту внешнюю определяемость, которой химизм обусловлен. — Отсюда явствует природа подчинения обеих предыдущих форм объективного процесса; то другое, которое в них выступало в виде бесконечного прогресса, есть то (положенное вначале, как внешнее для них) понятие, которое есть цель; не только понятие есть их субстанция, но и внешность есть существенный для них, составляющий их определенность момент. Таким образом, механическая или химическая техника по своему характеру, состоящему в том, что она определена извне, сама собой отдает себя на службу отношению цели, которое мы теперь и должны рассмотреть ближе.

А. Субъективная цель

В центральности объективной сферы, которая есть безразличие к определенности, субъективное понятие снова обрело и положило прежде всего отрицательную точку единства; в химизме же оно снова обрело и положило объективность определений понятия, в силу которой оно впервые только и положено как конкретное объективное понятие. Его определенность или его простое различие имеет теперь в нем самом определенность внешности, и его простое единство есть в силу этого единство, отталкивающееся от самого себя и сохраняющееся в этом отталкивании. Цель есть поэтому субъективное понятие как существенное стремление и влечение положить себя во-вне.

Она при этом избавлена от перехода. Она не есть ни сила, которая проявляет себя во-вне, ни некоторая субстанция и причина, проявляющая себя в акциденциях и действиях. Сила есть лишь нечто абстрактно внутреннее, пока она себя не проявила во-вне; или, иначе говоря, она обладает наличным бытием лишь в своем внешнем проявлении, к которому она должна быть возбуждена. То же самое верно также и относительно причины и субстанции: так как они обладают действительностью лишь в своих акциденциях и в своих действиях, то их деятельность есть переход, по отношению к которому они не сохраняют себя в свободном состоянии. Правда, цель тоже может быть определена как сила и причина, однако эти выражения покрывают собой лишь несовершенную сторону ее значения. Если применять их для обозначения цели согласно ее истине, то они могут это выполнять лишь таким образом, что этим упраздняется их понятие: цель будет тогда силой, которая сама себя возбуждает к проявлению во-вне, будет причиной, которая есть причина самой себя или действием которой служит непосредственно сама причина.

Если целесообразность приписывается, как указывалось выше, некоторому уму, то при этом внимание обращается на то или иное определенное содержание. Но это содержание следует брать вообще как разумное в его существовании. Оно потому проявляет разумность, что оно есть конкретное понятие, держащее объективное различие внутри своего абсолютного единства. Оно поэтому есть по существу умозаключение в нем самом. Оно есть равное себе всеобщее и притом, как содержащее в себе отталкивающую себя от себя отрицательность, ближайшим образом всеобщая и постольку пока что еще неопределенная деятельность; но так как эта деятельность есть отрицательное соотношение с самой собою, то она непосредственно определяет себя и сообщает себе момент особенности, которая, как равным образом рефлектированная в себя тотальность формы, есть содержание по отношению к положенным различиям формы. Столь же непосредственно эта отрицательность есть в силу своего соотношения с самой собой абсолютная рефлексия формы в себя и единичность. С одной стороны, эта рефлексия есть внутренняя всеобщность субъекта, но, с другой стороны, она есть рефлексия во-вне, и постольку цель есть еще нечто субъективное, и ее деятельность направлена на внешнюю объективность.