Наука о небесных кренделях

Колина Елена

…Я боюсь того же, чего боятся все – что любовь пройдет, тараканов, кататься на лыжах на ледниках, быть ночью на улице одной. Каждый человек так или иначе встречается с собственными страхами, – с тараканами я однажды встретилась на собственной кухне, но вот с «быть ночью на улице одной» я не встречалась никогда. В детстве меня провожали мальчики, и папа (для верности) встречал меня во дворе, в юности меня провожали мальчики, и папа для верности смотрел во двор из окна… Я и сейчас ни за что не пойду ночью одна, я боюсь даже выйти ночью из машины и быстрой мышью проскользнуть к подъезду. Хорошо, что в нашем дворе охранники.

Но

сейчас это было плохо: если кто-то из охранников не друг мне, а враг (если кто-то чужой сказал бы, что я заигралась в шпионов, пусть представит себя на моем месте). Насторожится – куда это она отправилась в час ночи в павловопосадском платке и вышитых валенках? – и сообщит куда следует, и получит подкрепление, и они бросятся за мной, и я приведу их прямо к Андрею…А вышитые валенки я надела предусмотрительно, в них я быстрей убегу, если вдруг опасность (маньяк в подворотне, etc.). Валенки (на самом деле это тряпочные летние сапожки) мне подарили на встрече в книжном магазине, одна читательница вышила своими руками, очень красиво. Ну, а платок сочетается с валенками, стиль «матрешка».

В виде матрешки я кралась по улице, оглядываясь, не идет ли кто-то за мной, – все-таки ночью особое ощущение тревожности (это эвфемизм, я просто умираю от страха)…Пройти нужно совсем немного, до Пяти углов, – сосчитаю до трехсот и дойду, даже до двухсот пятидесяти, а там, в круглосуточном кафе на Загородном, меня ждет Андрей.

…– Это рациональное решение.

Рационально так: Андрей решил пойти к ним – сам, к ним! Василий Васильевич догадался, что Андрей захочет пойти к ним и сказать «вот он я, какие у вас ко мне вопросы?», поэтому и предупредил, что он должен быть очень осторожен. Если Андрей – сам, к ним, – и все пойдет без сюрпризов, то «организованная преступная группировка» рассыплется, словно башню из песка ткнули пальцем, дело Марфы превратится из преступной группировки в реланиум без рецепта, а это совсем другое дело. Марфа – член преступной группировки и Марфа – глупышка в глазах закона… в общем, закон увидит Марфу другими глазами…Андрей не говорит мне «я хочу спасти девочку», он говорит «это рациональное решение».

Но! А если Андрей, – сам, к ним – и все пойдет с сюрпризами? И – вот он, организатор преступной группировки. Сам пришел…Броситься в пасть к льву в ситуации полной неопределенности – это рационально? Рационально никто бы не пошел к ним, – и правильно сделал.

Тень Василия Васильевича витает между нами, всем своим кошачьим видом показывая «я как адвокат, предупреждаю, будьте осторожны… но решать вам»…Интересно, Василий Васильевич когда-нибудь глотал резиновый шланг? Я глотала в детстве. Это зондирование, исследование желудка или печени. Сначала глотаешь шланг, мучительно долго, по куску, – тошнит – глотаешь – тошнит – с ненавистью смотришь на шланг – глотаешь – тошнит… а обратно – раз, и выплюнул. Мы так долго глотали шланг, мы не знали, что у них в рукаве, что в мешке с сюрпризами, сейчас мы знаем – их мешок с сюрпризами пуст, Андрей хочет – раз, и выплюнуть.

Андрей говорит, что на пленках ничего нет, – но это неправда! Неправда, что ничего нет! В записях разговоров что-то есть, все есть, чтобы назвать его организатором преступной группировки, вышибить входную дверь, устроить нам это стихийное бедствие – смерч, циклон, цунами, град, метель, извержение вулкана! Оползень.

Иррационально так: в норе шум, там что-то есть, мы не знаем, Страшный Зверь храпит или ветер шелестит листьями. Неизвестность пугает гораздо больше, чем конкретное

знание…И что значит «ничего нет»?! Андрей не учитывает фактор Монте-Кристо: из ничего нет могут сделать все, что захотят. Чем больше человек убежден, что они не могут, тем они больше могут. Благородный человек беззащитен, чем благородней, тем беззащитней.

Андрей погрузился в свой ежедневник.

– Что ты там смотришь? Мы же разговариваем!

– Выбираю время, когда пойду к ним.

Ах, так?! Все это время он был как сейсмически устойчивый объект – вокруг все трясется, а он стоит (кто передавал мне через Илью «нужно переждать, не сходи с ума, успокойся, всему свое время»!), – а сейчас пришло время, сейчас он найдет для них время, – и с разбега бросится к ним в лапы!..

Почему-то мои прекрасные друзья в этой истории расцвели, как цветы, проявили свои лучшие свойства, особенно Алена, особенно Никита, особенно Илья, особенно Хомяк… а мы с Андреем – свои худшие свойства: он упрямство и я упрямство.

…– Малыш, успокойся…

Я бормотала, как шаман: «Если с тобой что-нибудь случится, я умру, подумай обо мне, подумай обо мне, подумай обо мне», но Андрей не верил, что я умру (сколько раз я говорила просто слова, например «я так хочу на Таити, просто умираю!»).

– Меня и так измучили, а ты хочешь меня домучить?! Я правда больше не вытерплю.

– Сколько нужно, столько и вытерпишь. Разговор окончен. Сделаю так, как считаю нужным. Пойду и сам разберусь. А ты не лезь не в свое дело! Ты ничего не понимаешь в реальной жизни, пиши книжки и не лезь не в свое дело!

В принципе, это обычная динамика решения спорных вопросов: он ласков и убеждает – я настаиваю – он злится и уступает, – у каждого из нас привычная стратегия поведения, иначе как нам договориться? Андрей уже злится, значит, вот-вот уступит, на это точно указывает фраза «разговор окончен»…Не буду сейчас спорить с ним по поводу «сколько нужно, столько и вытерпишь», но я не согласна: человек может быть жив-здоров, но это не означает, что он жив-психологически здоров. В процессе вытерпливания у него развиваются фобии и неврозы. У меня, к примеру, развивается невроз навязчивых состояний: все это время я думаю, выключен ли телефон официантки.

Поймала его взгляд: он с удивлением смотрел, как я хромаю, в валенках и платке, как старушка. И я, как актриса второго плана, попавшая вдруг под свет рампы, захромала еще сильней, сморщилась, схватилась за сердце, как будто пытаясь скрыть боль (кто-то во мне лживо стонал, держась за сердце, а кто-то с тихим отчаянием твердил «я больше не могу», отчаяние было настоящее, да и притворная боль в сердце была не совсем притворная, немного преувеличенная)… прихромала обратно с пепельницей и упала кульком на стул, бледная как смерть, то есть я надеюсь, что побледнела. Натянула на голову платок, как будто меня знобит.

– Не обращай внимания… Сердце. Все время болит. Но ничего…Очень больно… Не расстраивайся, ты ведь знаешь, что у меня плохая наследственность по папе. Но у женщин редко бывают инфаркты… хотя, конечно, бывают. Можешь достать у меня в сумке таблетки?… Нет никаких таблеток? Странно, я теперь все время ношу с собой лекарство…

– Какое лекарство? Что тебе выписали?

– Лекарство.

Андрей смотрел недоверчиво, с сомнением. Он привык к тому, что я веселюсь, разыгрываю сцены, – что мне вообще нельзя верить. И сейчас он, конечно, в затруднительном положении: думает «неужели она даже сейчас врет, не может быть…». Подозревает, что я даже сейчас играю. Переживает за мое больное сердце, но не очень.