Наука о небесных кренделях
Шрифт:
…В этом пустом ночном кафе с запахом тряпки, где мы перебрасывались грязными словами – «арест» и прочими, бесконечно глупо было думать о любви, будто мне больше не о чем думать. Но я вдруг подумала о любви, очень трезво и без печали: любви больше нет. С возрастом люди становятся больше родственниками, чем влюбленными (я никогда не думала, что это может быть про нас), но пришла пора признать, что и про нас тоже. Пришла пора думать «нам и так несказанно повезло, что любовь была».
…– Скажи мне, только не задумывайся, скажи мне сразу – твоя любовь ко мне была особенная? Я имею в виду раньше, тогда?
Туманный вопрос, но мы оба знали, что я имею в виду, – раньше, тогда.
– Она и сейчас особенная, – сказал Андрей.
О-о!.. О-о. Она и сейчас. Особенная.
И я тут же начала подсчитывать дивиденды: раз так, что я могу за это получить? Раз уж он любит меня как тогда, я хочу, чтобы он пожалел меня, внял голосу разума и не бросался в пасть к льву.
– Нет, – сказал Андрей, – нет. Это дело принципа. Для меня это дело принципа.
Ну, и я задала вечный вопрос: «Что тебе дороже, принципы или я?» По его лицу, особенно по злобно выдвинутому подбородку поняла, что ему дороже принципы.
…Я вдруг очень устала. Как бывает после яркого мгновенного счастья: в тебе все сверкает, поет и пляшет, ходит ходуном, и вдруг – раз, и погасли огни, и счастье пш-ш, выходит из тебя, как воздух из проколотого шарика, и остаешься пустым, без счастья. Я устала, как будто наконец-то стала взрослой и сразу же старой, – устала, устала! Устала играть, устала быть влюбленной, видеть мирв цветах и оборках, думать, что диван под пледом – волшебный парусник, и можно поднимать плед, как паруса, – нет, это не парусник, а старый диван в зацепках и пятнах. Мы взрослые, немолодые люди, и это тупая жизнь, и я сижу некрасивой раскорячкой с распущенным лицом, сижу – знаю жизнь. Я УСТАЛА, ВСЕ.
– Смотри, – я сняла платок, – видишь? Я седая. Не мучай меня больше, ты помнишь, сколько мне лет? Если ты пойдешь к ним и случится что-то плохое, я уже не вытерплю… Мне сорок пять, и я седая. Видишь?
Это был сильный ход – снять платок и продемонстрировать седину. Для других людей нет, но для нас это был самый сильный ход из всех возможных: Андрей знает, что я все время играю, он никогда не видел, как я не играю. Сказать, что Андрей растерялся или удивился, словно Людоед на его глазах обернулся мышкой, – ничего не сказать. Он испугался, он очень испугался, – как со мной жить, если я вдруг стала не я?…В кафе темно. Когда все это закончится – должны же мы когда-нибудь с этим справиться, – я скажу Андрею, что показала ему ярко-золотую прядь для радости жизни (и прибавила себе два года, потому что «сорок пять» звучит более драматично, чем «сорок три»).
– Хорошо. Ладно. Я понял. Я сделаю, как ты хочешь. Радуйся, что ты своим шантажом можешь сделать со мной, что хочешь. Р-р-р.
Рычит, сердится на меня за то, что я его победила.
Проснулась официантка, увидев, что мы сидим друг напротив друга с пустыми чашками, зевнула: «Вот странные люди, ночь просто так проводят».
А мы не просто так проводим, у нас тут театр. По форме романтическая комедия, по сути беспросветный ужас.
Официантка подошла к нам, взглянув на Андрея, подобралась (он гипнотически действует на простых женщин, а может быть, они просто не скрывают), заиграла глазами, сказала «яичницу могу сделать», с неприязнью соперницы взглянула на меня и удивилась – что это за чучело в платке рядом с таким красавцем?… Не знает, что павловопосадские платки всегда в тренде.
– Съешь яичницу, – сказала я.
– Нет. Р-р-р, – страшным голосом сказал
Официантка кивнула, пошла делать яичницу. Все женщины знают, что «нет» бывают разные, чем страшней «нет», тем больше «да».
…Андрей мрачно доел яичницу, мрачно поднялся, мрачно сказал «ну что, расходимся?», мрачно ушел. Я посидела еще пару минут и бросилась за ним. Догнала на Пяти углах, закрыла сзади глаза руками, он вздрогнул, закричал «что случилось?!», у него было такое лицо, не испуганное, нет… у него было лицо человека, который не знает, что случится в любую минуту. Кажется, он не железный. Кажется, у него есть нервы…Ужасно жалко его – я-то просто мучаюсь, а ему все это оскорбительно. Я сказала, пусть найдет в своем ежедневнике время (лучше сегодня, сейчас!), – потому что ожидания я не вынесу.
…Ну, я подумала: конечно, я могу сделать с ним все, что хочу, любая женщина может сделать с мужчиной что хочет, но зачем он ей после этого?… Андрею нужно туда пойти, как герою фэнтази, мечтающему об иных, прекрасных временах, нужно войти в заколдованный замок. Кстати, – зачем герой с тупым упорством стремится в замок? Чтобы преодолеть? Убедиться, что злые чары над ним не властны? В общем, если он такой идиот, пусть делает, как хочет.
Если еще немного подумать, все хорошее иррационально, – принципы, любовь.
– Когда я к ним пойду? Сегодня пятница, у меня много работы… Сегодня пятница, завтра суббота, послезавтра воскресенье… – перечислял Андрей, как будто я не знаю дни недели. – В понедельник. Я пойду к ним в понедельник…Нет, в понедельник мне нужно быть на объекте…Во вторник. Не волнуйся, на пленках ничего нет.
Вторник
На пленках все было.
Не могу писать. Правая рука занята капельницей. На правой руке у меня лучше вены.
Утром Андрей с адвокатом ушли к ним, а я ждала в кафе «Кузнечик» (ждала и представляла – они придут втроем, с Марфой, адвокат придет один), откуда меня и увезли на «скорой». Было приятно хотя бы раз не стоять на Литейном в пробках. Представляю себе их удивление: вернулись в кафе «Кузнечик» с победой, собирались с притворной скромностью сказать «ну, конечно, все в порядке», – а меня нет, лежу под капельницей! Как говорила моя бабушка, перед тем как принять реланиум, «перенервничала».
Смотреть на капельницу очень успокаивает. Капает, капает, капает…
Среда, 28 мая. Финал по образу судьбы
От капельниц мне все время хотелось спать, я засыпала, просыпалась и опять засыпала… как человек может заснуть во вторник, с капельницей в вене, проснуться в пятницу, с капельницей в вене? На тумбочке мандарины, айпэд, телефон… телефон!
…– Вика?… Нет, капельница не мешает разговаривать.
Все это время, что я засыпала и просыпалась под капельницей, я думала: сейчас проснусь и поговорю с Викой.
Мне можно говорить с Викой о моих книгах, об ее книгах, о музыке, театрах и кино. Мне нельзя говорить с Викой об Андрее, о Марфе, о кафе «Кузнечик», – нельзя говорить ни о чем, связанном с нашим делом.
Но не рассказать Вике невозможно.
…– Вика?… Ничего не говори, просто слушай… Я же сказала, ничего не говори! – нервно вскричала я, хотя Вика молчала. – Слушай внимательно, я расскажу тебе мой новый сюжет. Мой новый сюжет основан на использовании омонимов. Омонимы – это слова, совпадающие по звучанию, но различные по смыслу: лук и лук, коса и коса…