Навь и Явь
Шрифт:
– Балбеска! Зачем ты остановила меня?! – рявкнула Северга, и эхо хлёстко рассекло тишину толстым кнутом. – Ты помогла этим трём сумасшедшим бабам сдохнуть самим и погубить Голубу!
Цветанка съёжилась и отползла к кромке бесстрастной воды, скованная ледяными кандалами горя. Оно накрыло её глухим колпаком, отгородив от всего мира, и только волна лизала ей висок, как бы утешая.
– Я… не знала. – Сухой шёпот рвал связки и царапал Цветанке горло. – Они не сказали мне…
– Что они тебе не сказали? – раненым зверем ревела Северга, и туманное пространство наполнялось рокотом
Нет, наверно, память всё-таки дурачила воровку, выводя образ навьи как существа, не знающего сострадания и тёплых чувств. Она упрямо воскрешала перед Цветанкой серый стальной щиток взгляда женщины-оборотня, в котором, как в зеркале, отражалось столь же бесчувственное и холодное осеннее небо. А между тем в нескольких шагах корчилось и рвалось на волю совсем другое создание, охваченное скорбью и яростью.
– Надо было мне сразу оторвать этим трём курицам головы! Пусть бы я этим заслужила твою ненависть, Голуба, зато ты осталась бы жива! Проклятье… Да развяжите меня, вы, недоумки!
Но никто не спешил ей на помощь. Цветанка, съёжившись калачиком, слушала свою боль, жгучим ядом струившуюся по жилам, а Боско сидел с застывшим взглядом и придурковато приоткрытым ртом. Вид у него был такой, будто он тронулся рассудком. Мерно раскачиваясь из стороны в сторону, он ныл сквозь стиснутые зубы, а потом вдруг по-заячьи вскрикнул, вскочил и дал стрекача.
Сколь ни велико было горе Цветанки, вскоре ей также пришлось вскочить и приготовиться к самозащите: сила в отрезке нити, видимо, иссякла, и Северга освободилась. Окинув бешено сверкающим взглядом озеро, она глухо прорычала:
– Проход по-прежнему открыт! Гибель этих дур была напрасной… И Голубы тоже.
В следующий миг она схватилась за рукоять своего кнута и обернулась к Цветанке, готовая броситься на неё. Скорбь скорбью, а зверь внутри воровки умирать не хотел, и рассёкший пространство длинный чёрный язык кнута хлестнул лишь землю: Цветанка была уже на другом конце полуостровка, полная пружинистой готовности к бою.
– Да они ж ничего не сказали мне! – завопила она. – Клянусь, если б я знала, что это обойдётся в такую цену… ни за что б не повела их сюда!
– Слишком поздно для оправданий! – рявкнула Северга, занося руку для нового удара.
«Уыхх!» – пропел кнут, и на плече Цветанки вспух горящий рубец, а лопнувшая рубашка заалела кровавым пятном. Двигаться следовало шустрее, и воровка бросилась на берег, но не тут-то было: оттолкнувшись от мостика из хмари, Северга сделала ошеломительный прыжок с переворотом и приземлилась как раз перед нею. Бах! Тысячи шаровых молний взорвались в глазах Цветанки, а под дых словно врезалось таранное бревно. Вода обступила со всех сторон, хлынула в уши и в горло, и Цветанка суматошно забарахталась, стремясь на поверхность, к соснам и небу, но чья-то рука больно вцепилась ей в волосы и целенаправленно окунула её снова. Распластав тело тряпкой, воровка изобразила забытьё: чутьё ей подсказывало, что Северга жаждала яростного сопротивления, а над бесчувственным или мёртвым противником глумиться не стала бы. И точно: стоило обморочно расслабиться, растечься киселём, как хватка железной руки ослабела. Цветанка позволила навье выволочь себя на берег и даже вытерпела несколько увесистых оплеух – так Северга, видимо, пыталась привести воровку в чувство. Собрав в груди всю волю к удару, всю ярость и тоску, Цветанка
Удара навья не ожидала, но отчасти его силу приняли на себя доспехи. Отлетев на изрядное расстояние, она тут же вскочила, но Цветанка в это время уже мчалась мимо головокружительного частокола деревьев. На бегу она успешно увернулась от нескольких ударов хмари, пущенных ей вслед Севергой, а потом её захлестнуло радужной петлёй. Больно цепляясь за коряги и ударяясь о торчавшие камни, воровка катилась кубарем под откос, пока не хрястнулась о дерево. Она не успела понять, остался ли целым хребет: Северга её уже настигла, оседлала, стальной хваткой левой руки вцепилась в горло и принялась колотить затылком о землю. Мох пружинил, и голове не было больно, но мозги тошнотворно сотрясались в черепе, превращаясь в булькающее и ничего не соображающее месиво. Но Северга, похоже, вовсе не преследовала цель убить Цветанку, ей нужно было лишь выпустить пар. Приступ ярости иссяк, и навья, впечатав несколько ударов кулака в прохладную землю, с рыком откатилась в сторону.
Они долго сидели под одним деревом, измученно прислонившись спинами к противоположным сторонам толстого ствола, обросшего зелёной бородой мха.
– Надо было мне раньше повернуть назад, – проронила навья. – Успела бы перехватить вас ещё до входа в земли морока… И Голуба была бы сейчас жива.
– Почему у них не получилось закрыть Калинов мост? – Цветанка теребила кусочек мха, раздирая его на отдельные волокна, а под сердцем у неё глухо ныла тоска. – Может, заклинание неправильное было?
– Понятия не имею, – отозвалась Северга. – Мне неизвестны его слова. Должно быть, что-то они сделали не так… Что именно – этого мы уже не узнаем.
«Клинк… клинк… клинк…» – звенел меч под точильным бруском. Поплевав на камень, Северга проводила им по лезвию, пытаясь, должно быть, таким образом отвлечься. Цветанка терзала мох, а навья занималась своим оружием.
– У меня была возможность убить их, – процедила она. – Жалею, что сдержала тогда свою руку. Да, это сделало бы Голубу сиротой, но… Лучше прожить остаток жизни, будучи ненавидимой ею, чем оплакивать её теперь. Тем более, что жить-то мне осталось…
Рукоять меча она прижимала к колену запястьем правой руки, обтянутой кожаной перчаткой.
– Что с тобой? – спросила Цветанка.
– Белогорская игла, – кратко ответила Северга. – Не могу сжать пальцы в кулак. Прости, что потрепала тебя… Накатило что-то.
– Ладно уж, – хмыкнула воровка. – Меня и похуже твоего трепали. Куда ты теперь? Домой, в Навь?
– Вряд ли, – задумчиво молвила Северга. – Нечего мне там делать. Мне уже нигде места нет.
– А я – домой, – вздохнула воровка, поднимаясь на ноги. – Жалко Голубу, аж сердце рвётся в клочья, но у меня Светланка маленькая. Ради неё и живу на этом свете.
– Дочь? – В уголке суровых губ Северги проступило сдержанное и бледное подобие усмешки.
– Не моя. Моей подруги, – уточнила Цветанка, хмурясь от странного хоровода, который вдруг устроили деревья вокруг неё. Ладонь ощутила прохладу шершавой коры, а земля закачалась под ногами. – Умерла она родами… Ращу вот теперь кровинку её.