Навь и Явь
Шрифт:
Сосна, не открывая глаз, чуть приметно улыбалась в своём неземном сне. Воительница Северга отстрадала, отвоевала своё… Любила ли? Среди белой подснежниковой нежности сомневаться в этом не хотелось. «Может, не такие уж мы с навиями и разные? – думалось Радимире. – И боги сотворили нас едиными, а разделяем друг друга на своих и чужих мы сами?»
– Как вы неповоротливы! Разве нельзя немного шустрее шевелиться?
Олириэн, расхаживая среди развалин, подгоняла работников, грузивших в телеги обломки, которые уже нельзя было использовать повторно – пыль, щепки, каменную и кирпичную крошку, прочую мелочь. Не замечая наблюдающую за нею Лесияру, она раскинула руки в кожаных перчатках с длинными раструбами, закрыла глаза, и мусор пришёл в движение,
– Работать нужно быстрее! Люди томятся во времянках и по чужим дворам, город следует как можно скорее восстановить!
Сегодня её стройный стан облегал тёмно-серый строгий кафтан, а скромную простоту рабочего облика дополняли светло-коричневые штаны с черными сапогами. Золотые волосы, впрочем, прятались под весьма щегольской треугольной шляпой с пушистым чёрным пёрышком и маленькой брошью из смоляного камня, а горло окутывали шёлковые складки белого шейного платка. Её удивительные руки, защищённые перчатками, творили чудеса: лёгким взмахом заставляли подниматься и зависать в воздухе тяжёлые брёвна и каменные глыбы, передвигали и осторожно опускали их на место. К ней подошли ещё две женщины-зодчие, одетые так же скромно, строго и изящно, и они некоторое время обсуждали на своём языке какой-то чертёж, в то время как на расчистке завалов трудились плечом к плечу навии, женщины-кошки и люди.
Существенно задержать начало работы могла слабость дневного зрения жителей Нави, непривычных к слишком яркому для них солнечному свету. Конечно, они могли вести и ночной образ жизни, но это не слишком вписывалось в общий распорядок. Лесияра уже обсуждала с Огнеславой и её мастерицами-стекольщицами заказ на защитные очки из затемнённого стекла, но решение пришло оттуда, откуда не ждали. Радимира привела необыкновенно пригожую собой, черноволосую и голубоглазую навью по имени Рамут – целительницу-костоправку и обладательницу волшебного самоцвета. По словам красавицы, камень – сердце её матери – сделал её собственные глаза способными выносить свет солнца, а также наделил возможностью передвигаться так же, как это делали дочери Лалады; прямо при Лесияре она приложила камень к глазам нескольких навиев, и на следующее утро те смогли спокойно выйти на работу вместе со всеми. К Рамут выстроилась очередь из её соотечественников, и за несколько дней та справилась с задачей: все три тысячи сто двадцать семь навиев приобрели новые, приспособленные к жизни в Яви глаза. Узнав, что эта полная спокойного достоинства и светлой красоты молодая навья живёт с двумя дочками в лесном шалаше, Лесияра приказала построить для неё дом в том месте, где она сама пожелает.
– Здравствуй, государыня, – поклонилась тем временем Олириэн, заметив княгиню, и доложила: – Дело идёт полным ходом: пока мы расчищаем завалы. Трудимся в три смены, беспрерывно. Скоро приступим непосредственно к восстановлению Зимграда.
– Это радует, – кивнула Лесияра. – Всё необходимое для строительства будет вам поставлено без проволочек, не сомневайся.
– Могу я сегодня вечером рассчитывать на мой час? – осведомилась Олириэн с лёгким поклоном и улыбкой.
Она загорелась мыслью запечатлеть облик белогорской правительницы на картине, и каждый вечер в течение часа Лесияра восседала на престоле в полном торжественном облачении, пока навья проворной кистью наносила мазки на полотно.
– Разумеется, Олириэн, как всегда, – сказала княгиня приветливо. – Мы ждём тебя к ужину.
Жила женщина-зодчий вместе с прочими навиями – в большом деревянном доме-общежитии, наскоро построенном вблизи городской черты. Лесияра предлагала ей поселиться во дворце, однако Олириэн учтиво, но твёрдо отказалась: «Моему сердцу дорого твоё гостеприимство, госпожа, но лучше я останусь на равных со своими соотечественниками. Так будет справедливо». Располагалась она в отдельной комнате с большим окном, значительную часть которой занимал обширный письменный стол с ящиками, заваленный бумагами, книжные полки и чертёжный станок в виде наклонно установленной доски с закреплёнными на подвижной лапке линейками. Постель, сундук с одеждой и умывальный столик – вот почти все личные принадлежности, коими владела Олириэн. «Не тесновато тебе тут?» – спросила Лесияра, посетив сие скромное жилище. «Здесь есть всё, что мне нужно для работы, госпожа, – ответила навья, завтракавшая куском свежего, ещё тёплого хлеба с маслом и мёдом. – Чего желать больше?» На обед у Олириэн было либо холодное мясо, либо какая-нибудь похлёбка, а ужин она, по своему обыкновению, пропускала, ограничиваясь
Ждана обыкновенно присутствовала на этих «часах живописи»; пока Олириэн работала над картиной, она занималась рукоделием, кладя стежок за стежком и слушая разговоры своей супруги с навьей. Сама она редко вмешивалась в беседу, лишь позволяя себе вопрос-другой.
– Прости, Олириэн, за моё любопытство, но где твоя семья? Она осталась в Нави? – спросила она однажды.
– У зодчих нет ни времени, ни сил на создание семьи, прекрасная госпожа Ждана, – ответила навья, кладя на холст мазки и бросая цепкие, сосредоточенно-прохладные взгляды на княгиню. – Мы отдаём себя делу в прямом смысле этого выражения. Каждое творение забирает частичку души своего создателя, а в последней работе зодчий обретает место своего вечного упокоения.
– Это удивительно, прекрасно и грустно, – молвила Ждана, задумчиво откладывая иглу и устремляя взор за окно, в безмятежную синь неба. – Редко когда встретишь такое самоотверженное служение… Ну, а ежели любовь всё-таки случится? Что выберет зодчий?
– Ежели зодчий будет пытаться совместить работу и семью, пострадает и то, и другое, – сказала Олириэн, смешивая краски. – Я знавала нескольких сестёр по ремеслу, которые всё-таки взяли себе мужей и завели детей. Исход во всех случаях был одинаков: побеждала работа, а семья оказывалась на втором месте. Причём это второе место – не из завидных. Домой зодчий приходит только спать, ибо труд отнимает все силы. Конечно, супруг и дети чувствуют себя обделёнными вниманием.
– У зодчих так много работы? – полюбопытствовала и Лесияра. – Вы постоянно что-то строите?
– Так точно, госпожа, города растут и развиваются, появляются новые. Работой мы всегда обеспечены, – чуть поклонилась Олириэн.
Каким бы напряжённым и трудным ни был её день, она никогда не позволяла себе явиться во дворец в запачканной одежде, с растрёпанными волосами или в раздражённом состоянии духа. Её сапоги всегда сияли, начищенные до блеска чёрной обувной мазью, а если лицо после особенно насыщенного рабочего дня заливала усталая бледность, пускалась в ход коробочка с румянами и краской для губ. Всегда опрятно одетая, приветливо улыбающаяся, образованная, сдержанная и обходительная Олириэн и радовала глаз, и услаждала душу Лесияры своим обществом. И вот настал день, когда она положила на холст последний мазок и с поклоном объявила о готовности картины. В её глазах серебрилась лёгкая дымка грусти, хотя уголки губ и были приподняты в учтивой улыбке.
Холст имел пятнадцать вершков в ширину и двадцать шесть в высоту [24] , лицо княгини на нём мягко и одухотворённо светилось мыслью и поражало замечательным сходством с подлинником. При всей щепетильной мягкости и чуткости своей кисти, художница ничуть не польстила Лесияре, и та про себя отметила не без толики сожаления: «Постарела я всё-таки…» Впрочем, хорошего впечатления от работы навьи это не испортило, и княгиня от всей души поблагодарила её.
24
примерно 67х115см
– Одарённость твоя просто ошеломляет, Олириэн, – сказала она. – И в который раз заставляет горько сожалеть о том, что наши народы воевали.
Ждана с янтарно-тёплой улыбкой также похвалила картину, после чего показала, чем она занималась всё это время: с льняного платка на Лесияру глянуло её собственное лицо, вышитое умелой и любящей рукой. По точности сходства вышивка ничуть не уступала работе навьи.
– Ладушка! – поразилась княгиня, целуя жену. – Ну, ты и искусница! Надо же… – И шутливо обратилась к художнице: – Посмотри, Олириэн, ведь вышло не хуже, чем у тебя!