Навь и Явь
Шрифт:
– Обвязывайте ниткой каждое деревце, каждый куст. Это их защитит от утренника [25] .
Вместе с садовницами Берёзка и Зорица снабжали стволы нитяными поясками не покладая рук; синие сумерки сгущались, крепчал холод, но никто не собирался идти спать, пока весь сад полностью не окажется под защитой. А ведь были ещё другие сады! Берёзку тревожили и лишали сна мысли о судьбе всех белогорских яблонек, и она разослала по окрестностям работниц с кувшинами неизрасходованного масла для вспышек:
25
утренник –
– Маслом надо смазывать стволы. Действие будет то же самое, что и у нити. Разливайте масло понемножку на каждый двор, его совсем чуть-чуть надобно: один мазок на дерево.
На плечи ей опустился тёплый опашень.
– Ты не озябла, сестрёнка?
Голос – Светолики, а руки – кузнеца… Опавшим лепестком дрогнуло сердце, но Берёзка проронила озабоченной скороговоркой:
– Ой, да некогда мёрзнуть. Тут бы все деревья защитить!
Огнеслава блестела белозубой, клыкастой улыбкой в сгущающемся вечернем сумраке; её коса пряталась под чёрной барашковой шапкой, лихо и щегольски сдвинутой на ухо. По вечерам она допоздна занималась науками в Заряславской библиотеке и возвращалась зачастую, когда все уже спали. Берёзка с Зорицей, впрочем, всегда её дожидались, чтобы подать ей что-нибудь немудрящее на ужин – клюквенный кисель, простоквашу или ватрушку с чаркой медового сбитня – и перекинуться парой слов за столом. Сняв шапку, княжна крепко, сердечно приникала к губам супруги, легонько целовала Берёзку в щёку и вздыхала:
«Рада с Ратиборой десятый сон уж видят, конечно… Совсем из-за этих дел да учёбы не вижусь с доченькой. Ухожу – она ещё спит, прихожу – уже спит. За обедом только и встречаемся».
«Да когда по-другому-то было? – усмехалась Зорица. – Когда мы у матушки Твердяны жили, ты тоже чуть свет на работу уходила, а возвращалась к ночи. Бывало, и обедала, не отходя от наковальни».
«Ну, так Рада хоть мне обед таскала, – обнимая жену за плечи, с улыбкой вспоминала Огнеслава. – И крутилась там, около нас, к ремеслу привыкала».
«Что ты думаешь, лада, насчёт будущего её?» – прижималась к супруге Зорица.
«Учиться будет, – твердо отвечала княжна. – Чтоб как её прославленная тётушка Светолика стать. Я-то науки бросила и в кузню ушла – а судьба-то вон как повернулась… Теперь вот навёрстывать приходится».
Сегодня Берёзка с Зорицей закрутились, возясь в саду, и совсем забыли о распоряжении насчёт ужина для Огнеславы. Однако княжна была не гордая: сама сходила на кухню и разжилась там куском холодного пирога с солёными грибами. Пищу она любила простую, могла и калачом с молоком удовольствоваться, но ради гостей приходилось держать большую дворцовую поварню с кухарками.
– Не пора ли на отдых, мои родные? – Огнеслава с улыбкой обняла за плечи супругу и Берёзку, поцеловала обеих. – Стемнело уж.
– Заморозки грядут, сестрица, – ответила Берёзка. – Коли сад не защитить, схватит цвет нежный морозом, и не родится ничего на деревьях… Нельзя такое допускать! Уж лучше мы одну ночь не поспим, но сад
– Тебе не только о саде думать надо, хорошая моя, но и о дитятке. – Дыхание Огнеславы тепло коснулось щеки Берёзки, задумчивая ласка взгляда притаилась лучиками в уголках глаз. – Вовремя тебе следует спать ложиться, Берёзонька. С садом и работницы управятся, а ты давай-ка, в постельку ступай… Не спорить! Это приказ!
Подхватив возмущённо пищащую и сопротивляющуюся Берёзку на руки, она без церемоний понесла её во дворец, а Зорица, с усмешкой шагая следом, приговаривала:
– Так её, так, непоседу этакую! Ей беречь себя надобно, а она…
Снова Берёзка вдыхала от княжны запах работы, кузни, весны – в тёмно-синей сумеречной обёртке из острого холода. Из железных объятий вырываться было бесполезно, оставалось только смириться, как и в тот раз, и обнять сильные, трудовые плечи – непоколебимую, тёплую опору.
В опочивальне она села перед новым стеклянным зеркалом в золочёной оправе, мерцавшей синим узором из яхонтовых незабудок – подарком княжны. Чистота, правдивость и яркость отражения в нём приводила в замешательство, словно Берёзка вдруг раздвоилась. Из зазеркалья на неё смотрела грустная, усталая вдова с испуганными глазами в пол-лица; когда чёрный платок и повойник соскользнули, а косы распустились по плечам, вдова превратилась в совсем юную растерянную девушку.
Но как было улежать в тёплой постели, когда яблоням-невестам, вишням и их подружкам-черешням угрожал мороз? Гулко-тягучий двукратный удар колоколов на башне возвестил о том, что после полуночи миновало два часа: каждое обстоятельное, приглушённо-низкое «бом-м» большого колокола обрамлял светлый, затейливый перезвон колокольцев поменьше – что-то вроде «трень-брень-тили-тень». Обувшись и накинув опашень, Берёзка из тепла натопленной опочивальни выскользнула в туманный холод сада. Втянув носом воздух и учуяв горький запах гари, она поняла: это был не туман, а дым. На небе обильно вызвездило, изо рта Берёзки вырывался седой пар, а садовницы расхаживали со светочами между разложенными повсюду дымными кучами.
– Что вы тут устраиваете?… – кинулась к ним Берёзка.
– Дык… это… – Работницы чесали в затылках. – Когда заморозки ударяют – окуривать сад надобно. Всегда так делается. Ниточки-то твои, может, сработают, а может, и нет – кто ж их знает! В деле их ещё не проверяли ни разу. А с дымом-то всё ж понадёжней будет. Ты уж не серчай…
Обижаться на их недоверие было трудно, но горечь наполнила горло Берёзки. Зябко кутаясь в опашень и дрожа до судорожной боли под ключицами, она бродила между деревьями, касалась стволов и ласково пожимала веточки. Едва она отходила от дерева, как нитка на нём превращалась в светящийся поясок.
– Глянь, глянь, чего делается-то! – переговаривались садовницы изумлённым полушёпотом. – Нитки-то… Ужель и правда ты колдунья, госпожа Берёзка?
– Правда, – усмехнулась та.
Этот сад не пропадёт, поняла она. Но остальные? Ударили ли заморозки повсеместно или похолодание пришло только к ним, в Заряславль? Сердце сжималось от боли и жалости, но она не могла защитить все Белые горы: не хватило бы ни ниток, ни масла, ни сил. Оставалось только надеяться, что в других садах хотя бы дымили этой ночью.