Наваждение
Шрифт:
– И вот теперь у жандармов вполне обоснованные, согласитесь, подозрения появились, – продолжал между тем Загоруев. – Сама-то Софья Павловна вроде бы и не причем, и на глазах все время, но ведь с нею-то для чего-то приехал еще и господин Измайлов, известный в прошлом полиции, как бунтовщик и прочее…
– Андрею Андреевичу что-то угрожает? – быстро спросила Машенька.
– Вот этого я наверное знать не могу, – вздохнул урядник. – Так как господа жандармы нас в свои планы не шибко-то посвящают… Но лучше бы им, ей и господину Измайлову, поскорее отсюда уехать!.. Да. Так Софье Павловне и передайте… Особенно,
– Хорошо. Спасибо вам за предупреждение, Карп Платонович. Я понимаю, что вы не обязаны были… Я все Софье Павловне передам.
Карп Платонович шумно и облегченно вздохнул и, тяжело, торопливо ступая, покинул маскарад. Машенька же опустила голову и глубоко задумалась, не замечая веселящихся вокруг нее людей.
Глава 41
В которой Николаша Полушкин пьет водку, а Хозяин отдает старые долги
– Андрей Андреевич, я прошу вас… – Марья Ивановна сидела на стуле, напряженно выпрямившись в кругу светло-зеленого света, и показалась Измайлову похожей на русалку.
Как и при прошлом посещении Егорьевска, ведущим чувством его здесь с некоторых пор стала усталость. Хотелось немедленно уехать в Петербург (именно на этом, кажется, и настаивала сейчас Опалинская), и одновременно было мучительно страшно сойти с поезда на Николаевском вокзале и тут же, не заходя домой, мчаться… куда? Зачем?… Он не оправдывал ожиданий… Ничьих… Никогда… Сначала дядюшка, потом товарищи… «звериная троица», Надя, даже, кажется, – Марья Ивановна Опалинская. Но главное… боязно даже мысленно произнести имя – Элен… «И всегда – категорически невпопад» – вспомнил он безжалостное определение Софи Домогатской и едва не застонал от ощущения безнадежности и тянущей зубы тоски. Впрочем, та же Софи говорила и другое, по другому, причем, совершенно конкретному поводу (сам повод уже давно выветрился из памяти Измайлова): «Помните, что мы здесь вовсе не затем, чтобы оправдывать чьи-то ожидания. Хоть бы и самого Господа Бога. Мы – сами по себе». Хотел бы он уметь думать, а главное – чувствовать так… По сравнению со всем этим суета полиции и жандармов казалась нечувствительной абсолютно…
– Так вы считаете, что нам с Софьей Павловной следует немедленно уехать в Россию? Мы вам надоели? – Измайлов попробовал пошутить и по вытянувшемуся, несчастному лицу Марьи Ивановны увидел, что шутка не получилась. Внутренне обругал себя грязным словом и неожиданно почувствовал облегчение.
– Я бы уехал хоть сейчас. Но Софья Павловна еще имеет дела, а я обещал… одному человеку… ее назад доставить.
– Ее дела?
– Ее дела – это мальчик Карпуша…
– И связь с мистером Майклом Сазонофф, которого она зовет Мишкой Тумановым? – прищурилась Марья Ивановна.
Измайлов опять остро ощутил усталость. Женщины, все женщины, за одним исключением, утомляли его. Он их не понимал, не понимал их расчетливой страстности, их ревнивого отношения к жизни, настойчивого желания копаться холодными, цепкими пальцами в любой подвернувшейся душевной ране. Майкл Сазонофф ему, напротив, нравился, хотя за все время они едва обменялись парой реплик. Интересно, что такого он нашел в Софи Домогатской?
– Вы с Софи могли бы пока исчезнуть. Пожить у нас на заимке на Черном озере.
Измайлов поежился. Заимка у Черного озера, бывшая ставка атамана Дубравина, вовсе не вызывала у него приятных воспоминаний. Но… возможно это был неплохой выход. Софи там быстро соскучится и захочет в Петербург. Созерцание лесных красот и общение с божьими людьми – занятия вовсе не для ее деятельной натуры…
– Спасибо вам за заботу и ласку, Марья Ивановна, – инженер встал и церемонно поклонился. – Я постараюсь доказать Софье Павловне целесообразность если не отъезда в столицу, то хотя бы нашего временного исчезновения…
«Как? Разве вы уже уходите? – хотелось спросить Машеньке. – Посидите еще… Выпьем чаю, поговорим…»
Разумеется, ничего подобного она не сказала.
Николаша Полушкин почти не пил водки. Вино, шампанское, коньяк – эти веселящие душу и расслабляющие тело напитки употреблял охотно, хотя и в них всегда знал меру. Водкою же брезговал с юности – считал напитком плебеев, да и слишком видал, что она творит с людьми. Себя Николаша любил и ценил, и к переходу в скотское состояние отнюдь не стремился.
Нынче же сидел на лавке в вонючем самоедском зимовье и, как воду, цедил уже второй стакан. Другой полуштоф, принесенный запасливыми душегубами, стоял на сколоченном из половинок бревен столе. Третий, давно пустой, который разбойники выпили, идя на «дело», валялся под лавкой. Легче от выпитого, надо отметить, не становилось ни на йоту.
Кныш явился с отчетом полчаса назад, выглядел обескураженным, и, почесывая грязную шею, заявил:
– Как хотите, барин, а только не выйдет у нас с вами ничего.
– Почему это?! – удивился Николаша. – Как это не выйдет, если все уж сделано? Деньги вам заплачены. Ты у меня не темни…
– Не подпишет он, и вовсе…
– Как это – не подпишет?! – взвизгнул Николаша. – А вы на что? Припугните его хорошенько. Так, чтоб он поверил, что если не денег с золотом, так жизни лишится. Нет таких людей, чтобы…
– А вот здесь, барин, как раз такой и вышел… – вроде бы и сам удивляясь, пробормотал Кныш.
– Что за глупость? – брезгливо повел плечами Николаша. – Я для чего вас нанял и денег заплатил? Чтобы вы не только его сюда приволокли, но и потрясли как следует…
– Верьте мне, барин, – вразумительно, как маленькому, объяснил Кныш. – Я всякое видал. Большинство людей хлипкое нутро имеют. Чуть надавишь, они и подались. Однако, редко, но бывает так, что коса на камень и никакого сходу… Вот этот англичанин или кто он там еще – как раз тот случай и вышел…
– Да вы верно не старались, канальи! – все еще не мог поверить в неудачу Николаша.
– Да пойдемте со мной, барин, сами и поглядите! – раздраженно проворчал Кныш. – Старались или не старались… Если б сам мог в такое поверить, так сказал бы, что ему – чуть ли не в радость… А как вы кумекаете, барин? – в голосе Кныша послышался людоедская какая-то любознательность, от которой Николашу передернуло. – Может, он как раз сектант какой-нибудь? Ну, их, английский, вроде наших хлыстов, а?