Наваждение
Шрифт:
Софи пружинисто вскочила и начала действовать.
– Скорее, пожалуйста, скорее!
Константин, не в силах больше сдерживать возбуждение Ирен, просто молча прижимал ее к себе.
Девушка выпрыгнула из саней раньше, чем они окончательно остановились. Споткнулась, запуталась в юбке, упала, тут же поднялась и кинулась бежать. Ворота были заперты, но во многих окнах горел свет.
– Костя, мы опоздали! – простонала Ирен, сползая вниз по решетке и напоминая всех героинь господина Достоевского
Расхристанный по ночному времени дворник, узрев приличного вида господина, кинулся к Ряжскому.
– Никак стреляли, ваше благородие?! – он указал на окна. – В участок бы…
– Пустите, я разберусь, – веско сказал Ряжский. – Надо будет, пошлем и за полицией. Может, еще и не случилось ничего…
– Дай-то Господь! – сказал дворник и перекрестился.
Фрося дрожащими руками отворила дверь, но сказать ничего не смогла, так как челюсть у нее ходила ходуном из стороны в сторону и не слушалась хозяйку совершенно. Служанка только моргала длинными ресницами и напоминала быстро-быстро жующую жвачку телушку.
Ирен вбежала в квартиру и, как всегда, остановилась на пороге.
Софи сидела в кресле и пила чай маленькими глотками. Чашку она держала на весу и потому видно было, что рука ее не дрожит вовсе. На диване расположилась связанная по рукам и ногам Люба Златовратская с белой холстинной повязкой на голове. По всей видимости, она была без сознания, во всяком случае, глаза у нее были закрыты. На столе, рядом с блюдечком с сахаром, лежал маленький черный револьвер.
Увидев Ирен и маячившего за ее плечом Костю, Софи отставила в сторону чашку, поднялась и сказала ровным, почти ничего не выражающим голосом:
– Здравствуй, сестра! Здравствуйте, Константин!
– Софи, ты жива… – сказала Ирен и заплакала. Ряжский развернул ее к себе и обнял.
– Ну конечно, жива, – непонятно к кому обращаясь, сказала Софи. – Что со мной сделается?
Чуть позже Ирен перестала плакать, как-то странно огляделась и спросила:
– Софи, а где сейчас Милочка?
– В Люблино, вместе с Павлушей и прочими. А что?
– Ты уверена?
– Ну разумеется. Куда и зачем она могла бы оттуда двинуться?
– Понимаешь, мне кажется… мне кажется, что она где-то здесь, рядом… прямо на улице…
– Милочка в городе? Ночью? На улице? Что за чушь?! – резко спросила Софи, прямо на глазах выходя из оцепенения.
– Вы знаете, Софи, я не стал бы отмахиваться… – вздохнул Константин. – Вот это, – он указал глазами на лежащую на диване женщину. – Ирен почувствовала за много верст отсюда… Так что…
– Хорошо, – тут же согласилась Софи. – Ирен, ты можешь… ну, хоть приблизительно указать мне, где она сейчас находится? Да? Тогда мы едем туда немедленно… Дворник позовет полицию. Ты, Фрося, впустишь их и все объяснишь. Все показания мы дадим утром, когда отыщем Милочку, или убедимся, что с ней все в порядке… Ирен! Она что, там, на улице,
– Н-нет… – пробормотала Ирен, словно прислушиваясь к чему-то. – Она не одна. И ей, в общем, не так уж и плохо… Сейчас…
– Едем! – решительно сказала Софи. – Ирен, уйди с порога. Надоело.
– Надоело – что? – удивленно переспросила Ирен.
Софи, одеваясь, не ответила.
Над горизонтом низко стояло большое черное облако со щупальцами растопыренными в разные стороны. Угрюмые зимние зарницы вспыхивали на его краях. Небо вокруг казалось выбеленным. Дорога, обрамленная лесом, поднималась прямо в край тучи. Все было смутно и необычно, но ум Ефима работал с полной ясностью.
«Если гимназист Кока теперь умрет, то я тоже дальше жить права не имею. Застрелюсь и всему конец.»
От этого решения накатило такое облегчение, как будто бы в голове разорвалось что-то туго натянутое и причиняющее боль.
Но тут же вдруг пришла ужасная мысль: что, если отравленные конфеты остались в петербургской квартире, и их теперь съест та сибирская девушка с огненными волосами, которая обучается музыке. Или ее брат из тени… Отчего же он у них не спросил, не убедился?!
Не в силах более сдерживаться, Ефим застонал сквозь стиснутые зубы. Потом откинулся назад и прикрыл глаза.
Увидел Софи Домогатскую в красном платье и подаренном им рубиновом ожерелье. И на той же картине брата Михаила – тяжелого, уродливого, неуклюжего на первый взгляд. Они стояли – врозь, и даже не глядели друг на друга.
«Так и есть, – подумал Ефим. – Так и есть. Зря я… все – зря…»
Среднего роста, светловолосый юноша с едва пробивающимися усами и бородкой, но взрослым взглядом знакомых глаз вышел ему навстречу.
– Алексей Павлович Домогатский, – представился он.
– Евфимий Людвигович Шталь, – поклонился Ефим.
– Проходите, пожалуйста. Чему обязаны визитом? – юноша оставался напряжен, и этого нельзя было не почувствовать.
– Я беспокоюсь о здоровье Коки, Николая Неплюева, – напрямую (к чему теперь хитрить?) сказал Ефим. – Узнал в городе, на квартире, что он болен и отправлен в имение… И вот…
Удивление на лице Алексея Домогатского усилилось, однако воспитание не позволило облечь его в слова.
– Прошу вас…
– Скажите же: что с Николаем? Это… серьезно? Я могу его видеть? Говорить?
– Ну разумеется, – Алексей пожал неширокими плечами. – У Коки была небольшая лихорадка, кашель, горло распухло… Нынче уже полегче стало… Я пойду, сейчас же предупрежу его об вас… Вы ведь знакомы?
– Д-да… – Ефим опустился на стул и закрыл лицо ладонями.
– Что с вами? – растерялся Алексей. – Вам плохо?
– Нет, нет, – поспешно возразил Ефим. – Мигрень, понимаете… В дороге ветер…
– А-а, – с сомнением протянул Домогатский. Видно было, что происходящее нравится ему все меньше и меньше.