Навия. Западня
Шрифт:
– Нет, Богдана, это совершенно точно. Неудобно с тобой такое обсуждать, но поверь мне: до встречи со мной никаких детей у Нади быть не могло. Она сказала, что ты ее сестра. Выдала душещипательную историю, что родители погибли в автокатастрофе и она хочет, чтобы ты росла в полноценной семье, а не у сестры с ее мужем. Поэтому ты будешь теперь наша дочь. Но я с самого начала как-то не особо в это поверил. А потом, когда все это меня стало сильно тревожить, посмотрел в паспорте ее прежний адрес и навел справки.
– И что?
– Ну и то. Все как я думал. Родители
Я уже совсем ничего не понимала. Этот человек, теперь уже не мой отец, словно поставил целью стереть меня с лица земли, доказать мое неосознанное самозванство.
– Но есть же свидетельство о рождении, – пискнула я.
Человек громко свистнул мне в ухо.
– Липовое. В деньгах твоя восемнадцатилетняя мать не нуждалась, решать вопросы умела уже тогда. По ее версии, это было наследство от все тех же якобы погибших родителей.
– А ты… вы можете мне сказать тот адрес, где они жили? – зачем-то спросила я.
– Кто?
– Ну, мои дедушка и бабушка…
– Богдана! – Голос взлетел почти до визга. – Ты вообще слышишь, о чем я тебе толкую?! Они тебе не дедушка и бабушка, они, скорее всего, и знать не знают о твоем существовании! Когда мы с Надей только познакомились и я начал захаживать к ней в гости, ты даже не разговаривала нормально, только лепетала что-то на не пойми каком языке. Нервная такая была, всего пугалась. Надя каждую ночь спала с тобой, свечки какие-то вонючие жгла, запиралась. Точно было что-то нечисто. Думаю, те люди, которые передали тебя Надежде, и позаботились о свидетельстве, и с деньгами ей помогли.
– Все ясно, – пробормотала я и отключилась, потому что не могла больше говорить и вообще воспринимать информацию. Мой мир полетел вверх тормашками. Теперь я не только осталась одна, но вообще не понимала, кто я такая и откуда взялась.
Примерно через минуту телефон зазвонил вновь, высветился тот же номер. Я не хотела говорить, но все же ответила, чтобы покончить с этим.
– Дана, – совсем другим, вроде как пришибленным голосом сказал тот, кого я считала своим отцом, – прости, что вывалил это на тебя, разволновался, наверно. Я найду адрес и отправлю эсэмэской, думаю, тебе все же стоит связаться с теми людьми. Кто знает, вдруг они знают о тебе, ждут вестей от Нади…
Он что-то еще втолковывал на одной ноте, но я уже не слушала. Слишком много всего разом свалилось. Отведя телефон от уха, я рукой ощупала свое лицо, сама не понимаю зачем. Мне очень хотелось посмотреть на себя в зеркало и убедиться, что я не цыганка, не таджичка, не узбечка, меня не подбросили маме отчаявшиеся люди без жилья и документов. Я даже не заметила, как голос в трубке перестал звучать. Когда в квартиру ворвался Сашка, такой запыхавшийся и красный, будто бежал без остановки все это время, я ничего ему не рассказала. И не взяла в руки телефон, когда он негромко пискнул, доставив сообщение.
Глава
Новичок в классе
Потом были тяжелые дни, похороны, поминки – я на все это как-то слабо реагировала. Уже после поминок в ресторане несколько маминых сотрудниц зачем-то оказались в нашей квартире, повсюду бродили и таращились, как в музее. Я даже услышала краем уха пару фраз.
– На наши зарплаты такие хоромы не заимеешь, – сказала одна.
– Да уж, Борька-то наш не растерялся, – отреагировала другая, но мигом заткнулась, заметив меня.
Кстати сказать, новый мамин муж, так никогда и не виденный мной, на похоронах не появился. Я спросила о нем еще одну тетку, неприкаянно бредущую через гостиную:
– А где Борис Ильич?
Она жалостливо вздохнула, прежде чем начала говорить:
– Боречка наш заболел, надорвался, наверно, пока все готовил, бедный. – А потом спохватилась: – Так разве вы с ним не созванивались?
Я промычала что-то и отошла. Мы несколько раз говорили по телефону по делу, и голос его показался мне каким-то вялым, болезненным. Может, он в самом деле неровно дышал к моей маме и теперь переживал, не знаю. Насчет болезни и что на похороны не придет он меня не предупредил, может, совсем ослаб.
А потом все как-то сразу разошлись, и мы остались вдвоем с Сашкой. Он выглядел растерянным, поглядывал на меня тревожно и виновато. Спросил:
– Может, все же позвонишь кому-нибудь из подружек?
– Кому? – сморщилась я. Подруга у меня была только одна. Раньше была.
– В классе ты со многими общалась…
– Я тебе уже говорила: вообще не хочу, чтобы в школе знали про маму. Не хочу всяких жалобных взглядов, вопросов. И ты не говори никому, слышишь?
– Да понял уже, – дернул головой Дятлов. – Меня больше тревожит, как ты тут останешься одна. Я бы составил тебе компанию, но не могу – домашние проблемы.
В глубине души я была уверена, что в такой ситуации ему бы стоило выбрать меня, а не проблемы, но не говорить же об этом вслух.
– Ничего, мне нужно привыкать быть одной, что теперь поделаешь…
Лицо Сашкино совсем потемнело, но решения своего он не изменил, только спросил:
– Что завтра будешь делать? Я могу прийти прямо с утра.
– Не нужно. Я завтра пойду в школу, не могу тут сидеть. А ты беги, раз надо.
И в темпе выпроводила друга за дверь, чтобы немедленно залиться слезами.
На следующее утро я проспала, но все же решила выбраться в школу. Перед выходом глянула в зеркало: видок еще тот, но ведь, по официальной версии, я все это время проболела, так что вопросов не будет. В школу примчалась только к перемене перед вторым уроком.