Наводнение (сборник)
Шрифт:
— Что и следовало ожидать, — сказал Фризе. — Теперь следует вычислить, как эта банка попала в дом классика. Но умер он, не прикоснувшись к ней. Зато Уткин выпил банку до дна. — Фризе подумал о Нине. Ее «Москвич» все еще стоял в гараже на даче. А сама Нина разгуливала по городу с «кольтом» в сумочке. Владимир был в этом уверен, хоть она и пообещала выбросить оружие в Москву–реку.
— Выходит, что Огородников прав?
— Отчасти. Маврина хотели отправить на тот свет, но совсем по другим соображениям.
— Больше всего издают за границей поэта Двужильного, — продолжал
— Любая шпана всегда валюту имела.
— Тогда записывай. — И майор продиктовал десятка два фамилий. В списке были писатели и художники, актеры, один генерал, несколько человек из российской и московской администрации. Владимир сравнил этот список с тем, что дала ему Алина Максимовна. Не имел валютного счета во Внешторгбанке только поэт по фамилии Лис.
ПОРА ЛИ СТАВИТЬ ТОЧКУ?
К двум часам Фризе вызвали в прокуратуру. Огромное здание на Пушкинской еще несколько месяцев назад принадлежало Союзной прокуратуре и теперь сменило хозяина. За Российской прокуратурой остался и старый дом. Поговаривали, что начальство на этом не хочет останавливаться и просит у мэрии еще одно здание. Фризе не переставал удивляться, как мало заботятся новые власти о своем престиже — взять хотя бы свистопляску с помещениями. Был огромный дворец на Красной Пресне. Все там размещались: и Верховный Совет, и правительство. Теперь прихватили Кремль, целый город на Старой площади, где сидели цеки–сты. Мэрия отхватила здание СЭВа. В Ленинграде Собчак сидит в Смольном, в кабинете Романова. Люди, что, слепые и глухие? Отдали бы Смольный под гостиницу, заколачивали валюту. В конце концов продали бы иностранцам. Нет! Все гребут под себя. Шесть лет гудели в парламенте о привилегиях. Будущий президент записался в районную поликлинику, ездил на «Жигулях». А теперь?
Владимир поморщился. Невеселые мысли, возникшие пока он шагал по ковровой дорожке длинного коридора, выискивая нужный кабинет, настроили его враждебно и по отношению к хозяину кабинета. Незнакомому ему следователю Мишину В. Т.
В большой, светлой комнате Мишин находился в одиночестве. Имелся, правда, еще один стол, но, как определил Фризе, необитаемый. Увидев входящего, хозяин поднялся ему навстречу. Его рукопожатие было дружеским.
Мишин был приблизительно тех же лет, что и Фризе, может быть, на год–два старше. Невысокий, стройный, волосы тщательно уложены на пробор. В комнате витал легкий запах хорошего одеколона. «Здесь за собой следят», — подумал Фризе не без удовольствия. Он любил, когда люди хорошо вымыты и опрятны.
— Вилен Тимофеевич.
— Владимир Петрович.
Мишин показал на стул возле маленького столика–приставки. Извинился:
— А мне придется вернуться на рабочее место. Больно много бумаг скопилось по делу «Харона». Ну и названьице они себе придумали!
— Да. Не откажешь в остроумии.
Мишин
— Владимир Петрович, ваша докладная записка у Генерального. Вот ведь коловращение жизни?! Из реки достали. Можно сказать, из мертвых рук бандита.
Фризе молчал. Он подумал было, что следователь — обыкновенный любитель поболтать, но, взглянув в глаза, увидел, что взгляд у него жесткий. Значит, идет «пристрелка».
— Можно на «ты», Володя? Так проще.
— Почему нет? Давай на «ты».
По тому, как непроизвольно дернулись у следователя губы, Фризе понял, что предложение касалось только одной из договаривающихся сторон.
— Кстати, ты в партии состоял?
— В какой? — решил поиграть Владимир.
— В той самой.
— Нет. Не состоял, не привлекался, не женат. Ведь перед тобой мое личное дело. — Он заметил, как Мишин открыл знакомую папку.
— Решил перепроверить, — улыбнулся Мишин. — Уж больно непривычно — следователь прокуратуры и никогда в партии не состоял.
— Состоял бы — сидел на месте твоего шефа. А если бы писал книги по научному коммунизму, то на месте Бурбулиса.
— А что тебе Бурбулис? — глаза следователя насторожились. — Толковый мужик.
— Может быть, — согласился Фризе. — Его собаки, наверное, не любят.
На лице Мишина застыл незаданный вопрос.
— Голос у него скрипучий. Людей с таким голосом собаки не любят и кусают, — разъяснил Фризе. И подумал: «Он меня, небось, за идиота принял».
— Фризе, Фризе… странная фамилия. Ты еврей или немец?
— Русский.
Мишин неожиданно громко рассмеялся:
— Как Жириновский. Мама украинка, папа — юрист.
— Нет. Вилен. Если тебя интересуют детали — фамилия немецкая. Мои предки — обрусевшие немцы, породнившиеся со многими русскими дворянскими фамилиями. В Петербурге, на Васильевском острове, владели домами. И в Москве. Мать у меня русская. Отец — на три четверти немец. Дальше в генеалогию залезать?
— Нет, нет! — Мишин поднял руки. — Вижу, белая косточка. Давайте, Владимир Петрович, займемся теперь материями менее приятными.
На панибратстве был поставлен крест.
— Шеф, естественно, потребует от вас подробные объяснения по фактам, изложенным в докладной записке… — начал Фризе, но следователь остановил его.
— Позвольте закончить. Все, что касается «Харона», предельно ясно. Последние события поставили точку. Но вы еще и бросаете тень на руководство мэрии, обвиняя их в коррупции.
— Не обвиняю. Вы же читали мою записку. На основании имеющихся у меня фактов я предлагаю возбудить уголовное дело. Суд определит…
— Возбуждать уголовное дело против популярных политических руководителей?! Без достаточных оснований! Их и без того задергали. Дело дошло до того, что люди подают в отставку.
— Уходя — уходи, — буркнул Фризе.
— Что, что? — не расслышал, а может быть, и не понял Мишин.
— Я говорю: не красны девицы! Уж лучше один раз суд, чем терпеть газетные наскоки да пересуды в очередях. Суд вынесет вердикт — невиновны. И все заткнутся.