Навруз
Шрифт:
Певунья не внимала моим советам. Перелетая с места на место, кружилась вокруг Ибады-ака. Там стояли силки, и она должна была в них попасть.' Но почему-то не попадала. Или была хитра, или силки не так устроил Сафар. «Проще накрыть ее мешком», — подумал я. Папа говорил, что, когда перепелка в траве, ее надо накрывать. Я сам видел, как это делалось. Однажды во время ужина папа вдруг прошептал: «Ведана!» Мы сидели на сури около поля и повернули головы в стороны зарослей клевера. Но ничего не увидели. «Где, где?» — стали мы приставать с вопросами к
— Манзур! — крикнул он моему брату.
Брат подскочил к чапану и придавил руками его края. Ведана, как мы называли перепелку, оказалась в западне. Отец просунул руку в рукав, пошарил под чапаном и вытащил толстую пятнистую перепелку.
— Попалась, — сказал он довольный и принес птицу нам на сури.
Этот случай мне запомнился. Охоту с чапаном можно было повторить сейчас, когда перепелка оказалась рядом. Ничего не стоило накрыть ее одеялом или мешком, который мы захватили из дому. Правда, мешок в шалаше, а шалаш шагах в десяти от нас. Сделаешь только шаг — и спугнешь перепелку. Придется ждать, покуда птица сама не влезет в силок. Сколько на это потребуется времени, неизвестно. Певунья, судя по всему, не спешит расставаться со свободой.
А ночь вступает в свои права. Остывает степь, ветер становится все злее и злее. Спина моя начинает зябнуть. Я поворачиваюсь лицом к ветру, чтоб было не так холодно, но это не спасает меня. Сворачиваюсь комочком, руками обхватываю колени. Я думаю, хорошо бы прислониться к спине Арслана. Шерсть у него густая, теплая. Обоим нам стало бы хорошо.
Тоже, наверное, подумал и Арслан. Он заскулил сначала, а потом залаял.
Ну вот — конец тишине, конец охоте. От такого лая разлетятся все перепела.
Сафар, забыв о предосторожности, бросился к Арслану и стал лупить его по спине кулаками.
— Замолчи!
Арслан понял все наоборот. Он принялся лаять еще громче, стал рваться с привязи и вдруг зарычал зло.
Не похоже было, что пес пугает перепелов. Ему до них, надо полагать, и дела-то нет. Пение только усыпляет Арслана.
Встревожило что-то и нашего осла. Он поднял свое единственное ухо и принялся им ловить звуки из темноты. Звуки эти ему не понравились. Он замотал головой. Когда одноухому что-то не правилось, он мотал головой.
Озноб пробежал по моему телу. Теперь не от холода. От страха.
— Сафар! — позвал я друга. — Арслан учуял что-то.
— Учуял, — подтвердил Сафар.
Оставив в покое Арслана, он стал глазами отыскивать предмет, который встревожил пса. Долго искал, потом подполз ко мне и шепнул:
— Там что-то черное…
Губы не слушались Сафара. Я с трудом разобрал сказанное.
— Волк? — спросил я.
— Что-то черное… — повторил Сафар.
«Что-то черное» было страшнее, чем волк. Почему-то неясное всегда пугает.
—
— Там… — Сафар показал в сторону небольшого бугорка справа от тропы.
— Оно с ушами, это черное?
— Не разобрал. Наверное, с ушами. У всего живого есть уши…
Страх подобрался к сердцу. Я уже не сомневался, что нас навестил волк. Из-за бугорка он наблюдает за нами и решает, как лучше напасть. Только в сказках встреча с волком оканчивается победой хитроумного смельчака. В жизни несколько иначе все выглядит. Волк не собирается с нами беседовать о справедливости. Он точит свои зубы. А мы, затаившись, дрожим от страха. Защиты ждать неоткуда. На Арслана надежда плоха. Он хоть и лает, но проку от его лая мало. Волк не обращает никакого внимания на глупого пса. Ему пес не нужен. Ему нужны мы.
— Давай отвяжем Арслана, — предложил я. — Веревка мешает ему отогнать волка.
Сафар минуту обдумывал, как поступить. Правильнее было бы отвязать собаку, дать ей свободу. Но сказал Сафар совсем другое:
— Отвяжем, а он не к волку побежит, а домой…
— Но он же смелый! Ты сам хвалил, — возмутился я.
— Смелый, верно… Мы тоже были смелыми.
Я схватился за голову.
— Что же делать?
На Сафара опять нашло раздумье. Он что-то вспоминал.
— Говорят, зверь боится глаз человека. Если смотреть на него без страха, не моргая, он не выдержит.
Я засомневался.
— Как же волк увидит наши глаза ночью? Темно ведь. Надо огонь сначала разжечь. Между прочим, от огня волки бегут. Все путешественники, когда ночь застает их в пути, разводят костры.
Мой довод был убедительным. Сафар не мог не согласиться, что огонь пугает хищников больше, чем глаза.
— Но где мы добудем огонь? Он остался дома, в очагах. С собой мы даже уголька не захватили. Был бы уголек — такой костер развели!
Арслан перестал вдруг лаять. Гавкнул несколько раз, поворчал лениво и смолк.
— Посмотри, где это «черное»! — сказал я Сафару. — Может, ушло.
Он поднял голову и обвел взглядом степь.
— Не видно «черного»…
— Хорошо посмотри! — настаивал я.
— Над бугорком не видно.
Мне очень хотелось, чтобы «черного» не было видно ни над бугорком, ни за бугорком. Чтобы оно сгинуло в ночи. Осмелев, я сам поднял голову и посмотрел вправо от тропы. На фоне неба ясно вырисовывалась гнутая линия бугра. Чистая линия. Ни морды, ни ушей не было.
— Ушел?
— Наверное, ушел.
— Может, это был не волк? — предположил Сафар.
— А кто?
— Лиса.
Мне стало обидно. Натерпелись такого страха, и все из-за ничтожной лисы. Не мог я принять вместо волка эту рыжую плутовку.
— Зачем же Арслан лаял?
— Он и на зайца будет лаять.
Я запротестовал:
— Зайца он не испугается… И лисы не испугается.
Мне очень хотелось, чтобы Сафар назвал то «черное» волком. Обязательно волком.
— Если это волк, — сказал Сафар, — он придет снова.