Навруз
Шрифт:
А оказалось, что матушка не пошутила. Когда отец вернулся с башмачного ряда со своими чайниками, произошел такой разговор:
— Хорошо ли идут дела на базаре? — спросила матушка.
— Да не то, чтобы хорошо, но и не то, чтобы плохо, — неопределенно ответил отец.
— Продают ли буз?
— Добра этого хватает.
— Не спрашивал ли кто буз, сотканный Назиркулом?
Отец покосился на матушку: смеется, что ли, ташкентская? И решил ответить так же:
— Спрашивали, человек десять.
Мне стало не по себе. И зачем
— Десять мало, — сокрушенно покачала головой матушка. — Когда двадцать спросят, понесете буз на базар.
— Ладно, — согласился отец. — Только поторапливайтесь, базарный день близок.
Матушка помогла отцу снять с плеча чайники, нанизанные на бечевку.
— Хорошо сказали, отец! Надо торопиться, сын-то опять без дела…
— Э-э-э, — закряхтел отец. — Устал я водить его по мастерам.
— На то ноги у родителей, чтобы пробивать тропинку детям.
— Все тропы пробиты.
— Не все, — покачала головой матушка. — Ой, не все…
— Какая еще осталась?
— Тропка к ткачу.
Отец замахал руками, словно петух крыльями. Не хотел он слышать о ткачестве.
— Нет у меня ни родственников, ни друзей, знающих толк в этом деле. Да и дело такое — одни муки. Пока в учениках ходишь, ткач на тебе, как на осле, ездить будет и лупить, как осла, будет, а кормить — хуже, чем осла. И воды принеси, и кавуши подай, и двор подмети…
Целый мешок мучений, ожидающих ученика, опрокинул на мою голову отец. Не было, оказывается, занятия хуже ткачества и не было людей хуже ткачей.
— Назиркул — ткач! — воскликнул отец с отчаянием. — Наш род — кузнецы, медники, коробейники…
— Ладно, — остановила отца матушка. — Не было, так ведь не значит, что не будет. Почетное это ремесло — одевать людей.
Всякое свое напутствие матушка заканчивала словами: «Молодцу и сорока ремесел мало». Я думал, она и это закончит так же, но обошлось на сей раз без сорока ремесел.
— Не хочет отец искать тебе учителя, сам найди! — сказала матушка. — А станок куплю за свою пряжу. Два-три базара пройдут, наберутся те самые шесть фунтов, о которых ты мечтал, сынок.
Впервые выпал мне жребий искать учителя. Как их ищут, этих учителей, я не знал. Поэтому залез на чердак и стал думать.
На чердаке ко мне приходили самые умные и самые удивительные мысли. Здесь, рядом с небом, фантазия окрылялась, я мог мысленно отправиться, куда угодно и достичь чего угодно. Отсюда начинались все полеты в будущее. И были они похожи на жизнь и сказку одновременно. Когда-то я даже полетел в небо со своим бумажным змеем, и хорошо, что меня удержала за рубашку балка. На ней я и повис, словно лягушонок в клюве аиста.
Конечно, когда начинаешь думать, главное приходит не сразу. До него надо добраться, поплутать по всяким тропинкам и на какой-нибудь из них наткнешься на это главное. Чаще всего не натыкаешься. Только
Па этот раз никто не позвал меня со двора. То ли матушка забыла про Назиркула, то ли не захотела прерывать его поиски учителя.
А вернее всего, не успела прервать. Едва я взобрался на чердак, как увидел то, что мне было нужно.
Рядом с нашим домом стоял дом соседа, рядом с домом этого соседа — дом второго соседа, рядом с домом второго соседа — дом третьего. Так вот в третьем доме жил мой сверстник Инат. То, что он был моим сверстником, не такая уж важность: много моих сверстников жило в нашей махалле. Не удивительно и то, что жил он в третьем доме. Важным было то, что Инат — ткач.
Я скатился вниз, во двор, и крикнул матушке:
— Нашел! Нашел!
Мама оторвалась от веретена и спросила:
— Не птица ли счастья спустилась к нам на крышу?
— Птица счастья. Я нашел учителя.
Матушка улыбнулась.
— Он живет на чердаке, твой учитель?
— Нет, он живет в третьем доме. Это Инат…
— Инат?! — Матушка не сразу вспомнила, кто такой Инат и чем он занимается. А когда вспомнила, то покачала уныло головой. — А захочет ли Инат учить тебя?
— Пусть не захочет. Я сам научусь. Буду смотреть, как он делает, а потом и сам сделаю…
— Легко ты судишь о ремесле, которому люди отдают всю жизнь.
Мама, как до нее отец, пугала меня.
— Но вы же научились прясть, — привел я довод в свою пользу. — Научусь и я.
— Ткать — это не прясть. Тут одной бессонной ночью не обойдешься.
— Сколько велит дело, столько и приму ночей и дней.
Смелость пришла ко мне. Пришла не потому, что я был храбр, а потому, что видел рядом с собой Ината. Мой одногодок — и ткач! Отчего и мне не стать ткачом? Я здоровее, значит и способнее.
Ткацкий станок не раз попадался мне на глаза. Ребятишками мы забегали иногда к соседям, которые ткали буз, и минуту-другую задерживались у этого бесценного сооружения. Станок стоял в темной комнате, в углублении, вырытом в земляном полу, и своими деревянными рамами и перекладинами напоминал скелет какого-то животного. Оно пугало, и хотелось поскорее убежать на улицу, на свет, на простор. И мы убегали.
На этот раз мне пришлось остаться. Место, где работал Инат, было темным и этим походило на все ткацкие мастерские Джизака. Небольшое отверстие, пробитое в стене и заделанное осколком стекла, пропускало лишь отраженный свет — солнце сюда никогда не заглядывало Глаза мои не сразу привыкли к такому освещению, и поначалу я боялся сделать лишний шаг, чтобы не наткнуться на какой-нибудь предмет, не сломать его, не уронить.