Навсегда(Роман)
Шрифт:
Когда пес ловил от нечего делать полевого мышонка и притаскивал показать старику, тот хлопал себя по бокам, восклицая: «Ай, ай, какой толстый партиса-ан попался! Ай, ужасный партиса-ан! Неси скорей к господину начальнику, он даст тебе премию!» И пес, размахивая хвостом, тыкался мордой в ноги хозяина, понимая, что это очень веселый разговор…
Ранней весной, когда в лесу еще лежали пласты ноздреватого снега, а на полянах кое-где уже появлялись бледные подснежники, старик стал обнаруживать множество интересных вещей: ржавое оружие, каски, вскрытые цинковый патронные ящики.
На обратном пути из города Казенас, как всегда, шел, покуривая, ни о чем не думая, никого не подстерегая и сам ничего не опасаясь, а просто по привычке прислушиваясь к лесу.
У собаки были в лесу свои собственные дела и интересы. Она озабоченно шныряла, показываясь то справа, то слева, мелькала далеко впереди и вдруг остановилась в отдалении как вкопанная.
Взглянув на собаку, Казенас сразу увидел, что это стойка не на дичь. Вся напрягшись, она смотрела куда-то в чащу, и в горле у нее чуть слышно клокотало. Нет… Так она могла рычать только на человека, которого учуяла или услышала где-то вдалеке. Он сделал собаке знак, она замолчала и крадущейся походкой повела его в сторону.
Пройдя метров пятьдесят, собака приостановилась, взглянула на хозяина. Он снова сделал знак рукой — можно, мол, идти дальше.
Собака вошла в кусты и остановилась, с интересом что-то разглядывая.
Кучка грязного тряпья лежала под деревом на грязно-бурой земле.
Собака подошла к тряпью, осторожно обнюхала. Тряпье зашевелилось, и стало видно, что тут не одна, а две кучки: большая и маленькая. Большая порывисто зашевелилась и приподнялась от земли. Казенас увидел мертвенно-бледное женское лицо.
— Отойди, не лезь, — спокойно сказал он собаке и подошел поближе.
Поднявшись на колени, женщина всем телом подалась вперед, прикрывая лежащего рядом ребенка.
— Добрый человек, — шепотом попросила женщина, — не трогайте нас.
Попыхивая трубкой, старик внимательно разглядывал то мать, то выпроставшегося из тряпок ребенка.
— Не трогать? — удивился он. — Да ведь нельзя сказать, чтоб мне очень хотелось вас трогать. Лежите здесь, коли вам это нравится.
Он пожал плечами и сделал вид, что собирается уходить. Он был уверен, что глупая женщина сейчас же его позовет. Но она шепотом, торопливо проговорила ему вслед:
— Спасибо. Бог вам поможет…
И самое страшное, что в этом торопливом шепоте слышалась самая настоящая, горячая благодарность.
Казенас хлопнул себя ладонью по ляжке и с досадой обернулся.
— Слушай же ты, неразумная женщина. Ты же тут пропадешь под кустом. И дитё твое пропадет. Ты этого добиваешься, что ли?
Всхлипнув, женщина прошептала:
— О, пожалуйста… пожалуйста… не надо…
«Ясное дело, не совсем в своем уме, — подумал
Он присел на корточки и стал развязывать свой заплечный мешок. Худая девочка лет четырех выглянула из-за спины матери, сосредоточенно следя за руками старика.
И только тут он вспомнил, что ничего съедобного в мешке у него как на грех, кажется, нет.
— Вот какое чертовское дело! — с досадой сказал старик. — Нет у меня ничего такого, съестного. Понимаешь? Нету!.. Вот она, брат, одна мука.
Девочка, не отрывая глаз от мешка, вдруг заплакала, беззвучно и безутешно.
— Иезус Мария! — ахнул Казенас. — Да уж не станете ли вы сырую муку есть?
Он нерешительно развязал веревочку на маленьком мешочке и слегка пододвинул его матери.
— Правда? — сказала она испуганным шепотом. — Вы… правда?..
Длинными грязными пальцами женщина зачерпнула в пригоршню немножко муки и бережно, словно в ладони у нее была вода, поднесла дочери.
Девочка, вцепившись ей в руку, притянула к себе и, подгребая муку ладошкой, набила свой широко открытый рот и стала жевать, жмурясь и захлебываясь от наслаждения.
Глава девятнадцатая
Поздней ночью, когда женщина и девочка давно уже спали, пригревшись за печью в сторожке, Казенас проснулся и, закурив трубку, долго лежал, раздумывая.
Одной трубки оказалось мало, и ему пришлось закуривать еще и еще, прежде чем он додумался до определенного решения.
Осторожно встав, старик засветил лампочку. Прикрывая свет рукой, прошел в угол, к сундуку, где хранились платья покойной жены. Долго перебирал и перекладывал Казенас эти грубо сшитые куски дешевой материи, напоминавшие ему о лучшей, бесконечно далекой поре жизни, когда он даже представить себе не мог, что на исходе дней останется совсем один…
Праздничное платье он сразу отложил — нет, его он не может отдать. Ситцевое, рабочее, пожалуй, было бы не жалко, да уж больно оно ветхое, просто никуда не годится.
Продолжая копаться в сундуке, Казенас все время по привычке невнятно гудел себе под нос.
— Ну, что тут такого? Старуха и не подумает обижаться… Не беру же я ее новую шерстяную юбку. Ясное дело, не беру… Всего-навсего какая-то старая кофта и юбка, которую она и носить-то давно бросила. Ничего обидного, ей-богу!..
Однако, сколько он ни приговаривал, а вытащить из сундука юбку с кофтой оказалось тяжелее, чем пятипудовый мешок, честное слово! Еще немножко, и старик бросил бы все обратно, но тут за его спиной послышался свистящий шепот:
— Что вы хотите делать?
Женщина стояла, прижимаясь к печи, и следила за каждым его движением.
Казенас прикрыл сундук, бросил на крышку кофту с юбкой и отнес на место лампочку. Не обращая внимания на женщину, он сел за стол и занялся своей трубкой.
Женщина что-то сказала, чего он не разобрал. Прикурив бумажкой от лампочки, он долго молчал, потом медленно повернулся и сквозь клубы дыма спросил:
— Ну, что там еще такое?
На лице у женщины было выражение отчаяния и решимости.