Навсегда
Шрифт:
Федор хотел знать правду.
— Когда я уехал, как тебе удалось избежать трудностей?
Он вспомнил, как ревновал Викторию к Владимиру, вспомнил их последнюю встречу и напряженно ждал, что же ответит ему Виктория.
— После твоего отъезда ситуация оставалась стабильно сложной еще полгода. Меня теребили, вызывали, допрашивали, почти возбудили дело и взяли подписку о невыезде, но через некоторое время те люди, вместе с которыми я проходила по делу, были отпущены — не хватило доказательств вины, а потом и меня оставили в покое.
Виктория, рассказывая так, просто недоумевала, куда ушли все эти прошлые сложности, как быстро забываются детали и нюансы, которые занимали столько внимания, времени, они овладевали сознанием
— Ты знаешь, я всегда считала себя первым номером, и я не могу тебе передать, что происходило со мной после твоего отъезда. Я тогда не понимала себя и старалась забыть все — и вот он. Ты помнишь наши разговоры об аристократах? Мне казалось, что мы с тобой им старались подражать. Не знаю, как получилось, но мы быстро подружились, и главное, чем он меня покорил, это внутреннее спокойствие и то самое достоинство, о котором мы рассуждали с тобой.
Федор ее перебил:
— А сколько ему лет? Хорош собой? — Он начинал ревновать и хотел с ним помериться силами. Виктория это поняла и сказала уклончиво:
— Он наших лет, а внешне так себе.
Она врала, он ей понравился внешне — она увидела породу и аристократизм. Федор уловил, что она под него подлаживается, и ему это было приятно. Он не мог и не хотел сейчас говорить о чувствах, он был счастлив и сейчас примеривался к Виктории — она или он сам причина его теперешнего счастья, — и чем больше он с ней общался, тем все больше убеждался в том, что у него есть надежда, что она его любит, ведь никогда прямые слова об этом не значили ничего, но всегда доказательством любви были маленькие детали, и сейчас Федор ловил эти взгляды, эти случайные слова и ждал, когда их количество будет достаточным, чтобы он точно знал — счастье его увеличивается от любви Виктории к нему. А она продолжала:
— Так прошло какое-то время, я была в отчаянии от… — тут она остановилась, чувствуя, что проговорилась, и замолчала. Федор внимательно на нее смотрел.
— Так от чего ты была в отчаянии? Посмотри на меня, — он имел право на этот тон. Виктория на него посмотрела. Она чувствовала, что, если сейчас скажет не то слово, она полностью будет во власти Федора. И она отступила:
— Были причины… Он был щедр и добр, но я его не чувствовала. Языковый барьер или что-то другое, но мне он казался таким холодным. Ты знаешь, у них, у этих аристократов, а он из такой семьи, такая тренировка, что ты никогда не догадаешься по лицу, что у него на уме. Я ведь привыкла, что вижу всех насквозь, а тут как на стекло наталкиваюсь, а там он весь такой услужливый, образованный. Я ведь раньше считала, что иностранцы очень примитивные: такие по бизнес-линиям к нам приезжали — все деньги, деньги, а тут как будто денег вообще не существует, это особый мир. Но вот я подхожу к главному. Ты не утомился? — спросила Виктория, наливая Федору в рюмку коньяк, ей хотелось за ним поухаживать.
— У меня что, такой усталый вид? — пошутил Федор. — Я весь внимание.
Он одобрительно посмотрел на Викторию и положил свою руку на ее, желая этим жестом как бы к ней приблизиться — она не отняла руку, но так, друг напротив друга, сидеть было неудобно, и Федор, сев рядом с ней, положил руку ей на плечо. Она не отодвинулась, только ей пришлось теперь говорить, глядя не прямо в глаза Федора, а вполоборота.
— Самым запоминающимся было наше плавание на корабле. Мне не так запомнилось само это путешествие — мы заходили во все гавани и ночевали в роскошных отелях, — а то, как он свободно и непринужденно общался с людьми, к которым я раньше не могла подойти близко, и там я поняла, что для них я чужая, что я другая, и то, как на меня смотрели и как ко мне относились, было мне не очень приятно. Ты знаешь меня и знаешь, какое положение
— Это мне напоминает мои чувства, когда я с тобой познакомился. Мне сначала было тоже неловко, и я себя чувствовал как будто скованным по рукам и ногам.
— Именно так, — подхватила Виктория, — скованно и неуверенно я себя чувствовала оттого, что я хочу понравиться им и себе, а этого не получалось. Так все путешествие я почти молчала и наблюдала, и, только когда мы с ним оставались вдвоем — кстати, зовут его Питер, — я могла как-то отвести душу. Там я поняла, что я русская, что жить могу только дома и нигде больше. После этого путешествия все-таки мы оформили брак — он на этом настоял, и я согласилась, — прожили вместе несколько месяцев, и вот я тут. Я им не подхожу, и они мне. Может быть, если бы он жил здесь, мы были бы вместе, но там мне скучно, неинтересно. Меня там не понимают, — она замолчала, чувствуя, что говорить уже нечего, и спросила Федора:
— Ты понимаешь меня?
— Прекрасно. Ведь я не смог жить там. Мне наш климат больше подходит, а эта вечная жара невыносима. Наши времена года, и осень, и зима — все вместе, мы здесь свои — вот и все.
Виктория говорила эмоционально, голос ее иногда дрожал — она чувствовала, что высказывает то, что должна была скрывать все это время. Она понимала, что завтра она, может быть, пожалеет об этом, но сейчас она вела себя так, как у нее это получалось.
Федор смотрел на нее и вроде бы понимал ее чувства, но в то же время чувствовал, что этот ее искренний порыв был лишь минутой в ее устроенной жизни там, что сейчас она подстраивается немного под него, и поэтому он только наполовину верил всему, что она говорит.
Виктория посмотрела на Федора и поняла, что он ей не верит до конца, и в тот самый момент, когда эта мысль пришла ей на ум, она призналась себе, что ее жизнь останется прежней, что она не сможет и не хочет ничего менять.
Федор попросил налить ему немного вина.
— Знаешь, я ведь не думал, что мы встретимся когда-нибудь. И то, что мы сейчас вместе, это фантастика.
Он замолчал, не зная, как ему выразить то, что чувствовал, и внезапно он взял руку Виктории в свою и, не говоря ни слова, поцеловал ее. Она не отстранилась и совершенно неожиданно сказала то, что первое ей пришло на ум:
— Я ехала сюда и очень хотела тебя видеть, и вот сейчас, когда ты рядом, я не знаю, что тебе сказать. Но прошлое ты должен знать. После твоего отъезда я еще долго не могла прийти в себя. Ты ведь помнишь, я тебя тогда фактически выгнала, и ты мог подумать, что я тебя предаю. И вот сейчас я скажу тебе, что я сделала все, чтобы ты мог вернуться. Я знала, ты жить там не сможешь. Помнишь, ты мне позвонил и сказал, что будешь ждать встречи со мной? Эти слова я помнила. Но жизнь, как видишь, распорядилась по-другому. Я замужем. Он меня любит, и у меня есть то, что в моем положении необходимо для женщины. Да, я там себя чувствую неуютно, но я сделала этот выбор и думаю, что со временем это пройдет…
Федор сидел и ждал напряженно, что, может быть, услышит что-нибудь его обнадеживающее. Он надеялся.
— Я думаю… — начал он, — нам не надо торопиться. Ведь я тогда говорил правду и ждал встречи с тобой, и вот мы вместе не знаем, что может у нас с тобой получиться. Я не могу сейчас ничего обещать…
Он остановился. Виктория перебила его:
— Хорошо, что ты это сказал.
Она испытывала разочарование, она ждала других слов, но Федор был искренним и сейчас не знал и не мог знать ничего про будущее. Виктория отошла к окну, и, как и тогда, когда Федор уезжал, слезы у нее комком подступили к горлу, но она подавила их и, вздохнув глубоко, сказала: