Навстречу звезде

Жигалин Валерий

И в назначенный день пораньше я прибываю в Архангельск на своих двоих. Смотрю на своего двойника в витрине первого же магазина. Щетина на лице отросла до неприличия, волосы лезут на лоб, висят перед глазами, как скрещенные молнии. Чтобы увидеть под нестрижеными ногтями грязь, мне отражение уже не нужно.

Захожу в первую попавшуюся парикмахерскую, позволяю вернуть себе человеческий облик. Голова снова гудит, перед глазами все плывет. И снова кому-то неподалеку не повезло оказаться рядом со мной. Прошу

у парикмахерши ножницы и под ее недовольные возгласы отстригаю свои ногти. Расплачиваюсь последними деньгами. Мысленно хвалю себя за то, что перед выходом в Архангельск помылся в озере, рядом с которым я разбил палатку.

А дальше я сочинил историю про Университет, про желание быть самостоятельным и независимым, ведь моей правде никто никогда не поверит. Я вынужден врать, чтобы быть одиноким. Я заложник своего проклятия.

04

Похороны заканчиваются. Траурная процессия выезжает за ворота кладбища, останавливается. Братки вылезают из машин и дробятся на группы. За воротами некрополя они ведут себя чуть наглее, чем внутри. Для себя я объясняю это тем, что они не хотят побеспокоить своим галдежом покой мертвых, либо проявить неуважение к своему усопшему приятелю.

Иду вслед за выехавшими автомобилями. Собственно, мне нужно закрыть ворота, и моя миссия на сегодня выполнена, но я поневоле прислушиваюсь к разговору двоих скорбящих, что трутся отдельно от остальных и ближе всего ко мне.

– Знать бы, какая тварь эта сделала, – говорит первый из них, плотный и массивный.

– Никто на Филимона зуб не точил, – кивает второй, повыше ростом и плечистый. – Говорю тебе, Булыга, это беспредельщики какие-то.

Ага, Булыга это который плотный. А говорят про усопшего.

– Может, беспредельщики, – соглашается Булыга. – Может, кто-то заказал Филимона, или отомстил, грешок старый вспомнил. Хотя, я его знал, как облупленного, у него ни с кем терок не было.

– Найду и убью козла! – заводится второй. – Ни на что не посмотрю. Вывезу в наш лесок…

– Не кипятись, Кипяток.

Значит, Кипяток.

– Он только откинулся, свой пятерик отмотал, а какая-то овца его замочила, – продолжал Кипяток. – Где его нашли, помнишь? В подвале брошенного дома, пристегнутого, на цепи. Значит, его похитили. А кто? Вообще туман!

Ловлю себя на том, что этот диалог меня увлек, и я невольно выдал себя, придвигаясь к говорившим ближе и ближе.

– Э, пацан, че уши раскинул? – обернулся ко мне Булыга. – Локаторы в другом месте грей. Ты кто вообще?

Вот же…

– Сторож я. Кладбище охраняю.

– Вот и охраняй, – сказал, как харкнул, Булыга, – А если что слышал, то забудь. Мы пока Филимона хоронили, много места для могилок видели. Понял, к чему я?

– Мне нет дела до ваших разборок.

– Не, ты меня понял или нет? – требовательно спросил

блатной.

– Понял.

Я закрываю себя и кладбище от них.

Вскоре вся эта автомобильная кавалькада убирается. Возвращаюсь в сторожку, ставлю чайник на допотопную газовую плиту, ласково чешу Лару за ушами. Настроение испорчено, но мне все равно хорошо: впервые за год я спал на диване, а не на земле и не на полу, под крышей и не думал о том, что поесть завтра. У меня четырехкратный оклад, который мне, привязанному к этому кладбищу, особо и тратить некуда. Возьму ноутбук в кредит, оплачу интернет, чтобы не черпать трафик из рабочего компьютера…

В дверь сторожки стучат. От страха сердце пропускает удар – микросмерть. Вернулись Булыга с Кипятком припугнуть? Не поверили, что я буду молчать? Ставлю Лару на пол, иду в коридор, пересиливая страх. Открываю дверь неверной рукой. Уже в момент, когда замок отперт, и дверь можно рвануть на себя с той стороны, вспоминаю про ружье в сейфе. Хорош сторож.

– Здравствуйте, молодой человек.

На пороге сторожки стоит тот самый священник, час назад отпевавший братка. Тот самый, при виде которого у меня на душе становится теплее.

Молча киваю, как немой имбецил.

– Вы новый сторож? – спрашивает священник.

– Ну, да.

Он не спешит попроситься внутрь сторожки, а я не спешу его пустить. К счастью, до меня довольно быстро доходит комичность ситуации, и я спохватываюсь.

– Проходите, батюшка. Извините, что сразу не пригласил.

– Благодарю вас, – голос у него приятный даже когда он не поет, как у могилы.

Веду его на кухню.

– Я только вчера устроился.

Указываю ему на стул, тот садится без стеснений.

– Я отпевал покойного только что. Царствие ему небесное.

Киваю.

– Видел. Хорошо отпели.

Ну что за чушь я несу?

– Меня зовут отец Валентин, – представляется священник.

– Женя.

Батюшка кивает, затем говорит:

– Собственно, благодарю, что впустили в свой дом. Я знал вашего предшественника, он всегда приглашал меня сюда, напаивал чаем.

– Не будем нарушать традиции!

Я достаю из бесцветного стенного шкафа кружки, чайные пакетики, снимаю вовремя засвистевший чайник с плиты.

– С возрастом проповеди даются все тяжелее, – говорит отец Валентин, пока я завариваю чай. – Глотка не луженая.

Решаю пошутить.

– У нас командир батальона на плацу так же говорил, мол, вас пять сотен, а я один, и мне всех вас нужно облаять.

Уточню, что наш комбат говорил все это в более матерной форме, в которой даже слово «облаять» звучало иначе и нецензурно.

– Служили, значит, – резюмирует батюшка, принимая из моих рук чашку с чаем. Затем прищуривает и спрашивает: – Воевали?