Найденный мир

Уланов Андрей Андреевич

В коридорах было одновременно клаустрофобически тесно и пугающе пусто. В такой обстановке принято описывать разные романтические ужасы, но никого страшней мичмана Шульца геолог не встретил. Румяная физиономия моряка поблекла от усталости.

– Что, Дмитрий Иванович, не спится? – с неубедительным интересом спросил моряк, пробираясь мимо прижавшегося к переборке Мушкетова к люку.

– Да я уже, признаться, выспался, – ответил молодой геолог, пытаясь понять, зачем вообще выбирался из каюты. Конечно, там душно и тесно… но в кают-компании не лучше, а на палубу

в шторм лучше не соваться.

Шульц одобрительно мотнул головой.

– Однако. Ночью штормило немного.

– А сейчас? – полюбопытствовал Мушкетов.

За бортом выл ветер, но с невозмутимого остзейца сталось бы ответить «штиль».

– Стихает, – отозвался тот. – К полудню, должно быть, сможем повернуть обратно.

Геолог нахмурился. Навигация в Новом Свете вернулась к состоянию искусства: по незнакомым звездам, в неведомых морях ориентироваться с прежней точностью было невозможно. И куда буря занесла корабль, определенно моряки смогут сказать лишь по возвращении к уже знакомым берегам Земли Толля. Если «Манджур» не отнесло намного южнее отголосками течения.

– Я тревожусь за коллег, – вполголоса пояснил он. – В лагере. Бурей могло… Да и вообще, после рассказов уцелевших с «Фальконета»…

– Страшные байки это все, – убежденно проговорил Шульц. – Ничего с ними не случится.

Беседовать, перекрикивая рев бури, было почти невозможно. Пошевелиться, не рискуя сорвать с места подрагивающую под ударами ветра палатку, – тем более. Оставалось молча ежиться, с отвращением втягивая спертый, смрадный, стынущий воздух, то впадая в сонное забытье, то вздрагивая и просыпаясь. Было холодно. Казалось, что струи дождя за тонкой стеной брезента вот-вот начнут сосульками замерзать на лету. Сквозь плотную палаточную ткань ветер проходил, как сквозь марлю, выдувая остатки тепла, но не принося свежести. Некоторое время Обручев развлекал себя, пытаясь представить, как отреагируют на перемену погоды местные ящеры. Если хищники были, подобно птицам, теплокровны, то тератавр Катя походил на очень большую ящерицу. Вряд ли катоблепа смоет в море штормом, но при попытке представить себе засыпанного снегом динозавра геолог почувствовал, что его картина мира дает трещины. Гигантские бронтозавры, бредущие сквозь пургу, выхватывая из-под сугробов клочья ягеля…

Что-то заскреблось под краем брезента. Только тогда Обручев осознал, что буря стихает. Возможно, еще немного, и ему удастся выбраться наружу, не рискуя жизнью, доползти до своей палатки и там кое-как уснуть… И тут его скрутил ужас.

Что могло бродить вокруг палаток в опустевшем лагере, между погасшими кострами? И зачем пытается проникнуть внутрь?

– Ружье, – прошептал Никольский.

– Нету, – выдавил Горшенин, пытаясь отодвинуться от угрожающей стенки, не снося при этом палатку целиком. – Снаружи.

– «Наган», – проговорил Злобин гулко. Шевелились только иссеченные губы лейтенанта; лицо и тело застыли уродливой статуей, раскрашенной плывущими тенями. – В изголовье.

Боцманмат запустил руку под сброшенное одеяло.

– Не

могу нащупать.

Край брезента заколебался под чьими-то лапами. Скрип и шорох стали слышней.

– Стимфалиды? – одними губами спросил Обручев.

Никольский мотнул головой:

– Нет. Может, «петухи».

Зашевелилась галька под краем палатки.

– Копает, – прошептал Горшенин, целясь из «нагана» в колышущееся полотно. – Щ-щас я ему…

– Стойте! – одернул Никольский. – Оно какое-то… маленькое.

Галька брызнула в стороны. Вместе с порывом холодного ветра в палатку просочилось мохнатое, жирное тельце размером не больше крупной крысы, расчерченное по-бурундучьи яркими полосками.

– Гора родила мышь, – прокомментировал Никольский в некоторой растерянности. – А мы перетрусили, надо же…

– Замерзла, что ль, болезная? – осведомился Горшенин, опуская пистолет.

Животное окинуло людей подслеповатым взглядом глазок-бусинок, не шевелясь и как бы позволяя рассмотреть себя во всех подробностях: от куцего хвостика до рыже-черной мордочки, странным образом напоминавшей причудливо изрисованные клювастые челюсти флагохвостов.

И чем дольше Обручев приглядывался к нему, тем сильней охватывал его необъяснимый страх.

– Сухаря тебе подкинуть? – спросил Горшенин у зверя. – Ну ладно, коли хочешь…

– Стойте! – снова одернул моряка зоолог. – Оно совершенно нас не боится.

– С чего бы? Непуганая, – с трудом выговорил лейтенант, морщась от боли.

– Здесь водятся «черные петухи». И стимфалиды. На этом берегу даже динозаврам ростом со слона есть чего бояться. – Зоолог провел рукой по воздуху над животным. Существо не дрогнуло, только проследило взглядом и поплотнее прижалось к земле. – Почему не боится она?

Зверушка повернула голову на звук. Обручев заметил, что у нее нет ушей, по крайней мере, выступающих из-под гладкого меха. В остальном она напоминала строением и размером обыкновенного хомяка: такая же толстенькая, обманчиво неуклюжая.

– На шмеля похожа, – пробормотал он. – Предупреждающая окраска?

– Мгм. – Никольский осторожно кивнул, не сводя взгляда со зверушки. – Я с ходу вспоминаю только одно млекопитающее со схожей расцветкой и схожими повадками.

Он примолк. Существо пошевелилось, втягивая воздух, потом сделало несколько шагов к лампе: должно быть, искало тепла. На пути ему попалась складка одеяла. Зверушка ткнулась в него носом, чихнула, продемонстрировав множество мелких зубов, и решительно разлеглась в ногах у лейтенанта Злобина.

– Не шевелитесь! – посоветовал зоолог сквозь стиснутые челюсти.

– Почему? – шепотом переспросил подозрительный Горшенин.

– Есть такое животное… тоже пестрое и бесстрашное. Называется «американский скунс», – вполголоса объяснил Никольский.

– Кто-кто? – нахмурился боцманмат.

– Как хорьки воняют, знаете? Скунс вдесятеро хуже и вдобавок выбрызгивает свои выделения на несколько шагов. От него медведи шарахаются.

У моряка отвисла челюсть.

– Так это она, может… пальнуть?