Назад к Мафусаилу

Шоу Бернард Джордж

Пожилой джентльмен. А вы не допускаете, что ваша колония станет краснокожей?

Зозим. Это не имеет значения. Цвет кожи нас не интересует. В старинных книгах упоминается о краснолицых англичанах. Очевидно, было время, когда это считалось нормальным.

Пожилой джентльмен (настойчиво и убедительно). А вы уверены, что завоюете симпатии североамериканцев? Насколько я могу судить с ваших же слов, вам, видимо, нужна страна, где общество строится по принципу замкнутых кругов, где ревниво охраняется неприкосновенность личной жизни и никто не рискнет заговорить с ближним, прежде чем его не представят, причем лишь после тщательного изучения социального облика представляемого. Только в такой стране индивидуум с особыми склонностями и привычками может

создать свой собственный мирок и надежно оградить его от вторжения обычных людей. Беру на себя смелость утверждать, что наше британское общество довело эту замкнутость до полного герметизма. Если вы побываете и посмотрите, как действует наша система каст, клубов, цехов, вы убедитесь, что нигде в мире и, вероятно, меньше всего в Северной Америке, где укоренилась прискорбная традиция социальной неразборчивости, нельзя так полно обособиться от окружающих.

Зозим (смущенно и добродушно). Послушайте, оставим эту тему. Я не хочу вдаваться в объяснения, но нашим колонизаторам совершенно безразлично, с какими именно недолгожителями они столкнутся. Мы все уладим, а как — не суть важно. Пойдемте лучше к дамам.

Пожилой джентльмен (сбрасывая маску дипломата и давая волю отчаянию). Мы слишком хорошо поняли вас, сэр. Что ж, истребляйте нас! Отнимите у нас жизнь, которую и так уже лишили радости, внушив нам мысль о том, что каждый может прожить три столетия. Я торжественно предаю эту мысль проклятию. Для вас она — счастье, потому что вы действительно живете триста лет. Для нас же, кому не дожить и до ста, для нас, чья плоть — как трава, такая мысль — самое невыносимое бремя, под которым когда-либо стонало несчастное, замученное человечество.

Посол. Постойте, папа! Не спешите! С чего вы это взяли?

Зозим. Что такое три столетия? На мой взгляд, очень немного. В древности, например, люди жили верой в то, что их существованию не будет конца. Они считали себя бессмертными. По-вашему, они были счастливее?

Пожилой джентльмен. Как президент Багдадского исторического общества могу заявить, что социальные формации, всерьез разделявшие это чудовищное заблуждение, были самыми жалкими из всех, о которых сохранились сведения. Возглавляемое мной общество переиздало труды отца истории Фукидиродота Маколебокля ^{217} . Вы не читали у него о том, что кощунственно именовалось совершенным Градом божьим ^{218} , и о попытке воссоздать это учреждение на земле, предпринятой на севере здешних островов неким Джонгоббсноксом ^{219} по прозвищу Левиафан? Такие вот заблудшие души жертвовали отпущенной им крупицей жизни во имя воображаемого бессмертия. Они распяли пророка, учившего не думать о завтрашнем дне и верить, что Австралия — это тогдашний термин для обозначения рая или вечного блаженства — может быть обретена только здесь и только сейчас. Они пытались довести себя до состояния живых трупов. У них это называлось умерщвлять плоть.

Зозим. Ну, вы-то этим не грешите. По вашему виду никак не скажешь, что плоть у вас умерщвлена.

Пожилой джентльмен. Мы, разумеется, не сумасшедшие и к самоубийству не склонны. Тем не менее мы упорно обрекаем себя на воздержание, дисциплину и учение, словно готовимся жить триста лет, хотя не часто доживаем даже до ста. В детстве меня бесцельно притесняли, в юности столь же бесцельно заставляли слишком много работать — и все ради этой смехотворной подготовки к долгожительству, на которое у меня был один шанс из ста тысяч. Меня лишили и свободы, и естественных радостей в угоду этой мечте и несбыточной надежде на ее осуществление, внушаемой нам самим фактом существования здешних островов и оракулов. Я проклинаю день, когда люди додумались до мысли о долгожительстве, подобно тому как жертвы Джонгоббснокса проклинали день, когда родилась идея вечной жизни.

Зозим. Вздор! Вы тоже могли бы жить триста лет, если бы захотели.

Пожилой джентльмен. Обычный ответ счастливца неудачнику. Ну, что ж, пусть так — не хочу. Предпочитаю свои семьдесят. Если они отданы служению общей пользе, справедливости, милосердию, добру; если они прожиты так, что сердце

всегда остается честным, а разум восприимчивым, с меня уже достаточно, потому что эти безмерные и непреходящие ценности приравнивают десять моих лет к тридцати вашим. Я мог бы сказать в заключение: «Живите сколько влезет и будьте прокляты!» — но не скажу так, потому что стою теперь бесконечно выше зависти к вам или другим моим ближним, потому что я равен вам перед лицом вечности, для которой разница между продолжительностью вашей и моей жизни столь же ничтожна, как и разница между одной и тремя каплями воды для всемогущей силы, породившей нас обоих.

Зозим (тронутый). Очень удачная речь, Папочка! Мне бы так ни за что не сказать. Красиво звучит. Но вот и дамы.

К его облегчению, обе женщиныкак раз появляются в дверях храма.

Пожилой джентльмен (воодушевление его опять сменилось подавленностью). Мои слова для него пустой звук. В этой стране отчаяния великое стало смешным. (Поворачивается к безнадежно озадаченному Зозиму.)«Вот, ты дал мне дни, как пяди, и век мой ничто перед тобою» ^{220} .

(одновременно, бросаясь к нему) Супруга. Папа, папа, не надо так расстраиваться! / Дочь. Что с вами, дедушка?

Зозим (пожимая плечами). Депрессия.

Пожилой джентльмен (величественным жестом отстраняя женщин). Лжец! (Тут же берет себя в руки, с достоинством приподнимает шляпу, учтиво кланяется и добавляет.)Прошу прощения, сэр, но я отнюдь не страдаю депрессией.

В храме раздаются звуки оркестра, перемежающиеся с гулкими ударами гонга. На пороге появляется Зув пурпурной мантии.

Зу. Войдите. Оракул готов.

Зозим указывает жезлом на дверь, приглашая гостей войти. Посоли пожилой джентльменснимают шляпы и на цыпочках входят в храм следом за Зу. Супругаи дочь, переборов страх, спесиво задирают подбородок и направляются вслед за мужчинами, ступая на всю ногу и смелея при мысли о своем высоком положении и парадных туалетах. Под портиком остается только Зозим.

Зозим (снимает парик, бороду, одеяние, сворачивает их и сует под мышку). Уф! (Отправляется восвояси.)

Действие третье

Храм изнутри. Галерея, висящая над пропастью. Полное безмолвие. Галерея ярко освещена, но за ней, то светлее, то чернее, царит мгла. Внезапно кверху взлетает сноп фиолетовых лучей, раздается серебристый, мелодичный перезвон колокольчиков. Когда он смолкает, фиолетовый свет гаснет. По галерее шествует Зу, за ней дочьпосла, его супруга, сам посоли пожилой джентльмен. Мужчины держат шляпы перед собой, полями к носу, словно приготовясь по первому знаку излить туда свои молитвы. Зу останавливается, прочие следуют ее примеру, боязливо созерцая бездну. Звучит орган, исполняющий музыку, которую в XIX веке называли духовной. Посетители трепещут все явственней. Из пропасти снова взлетает фиолетовый луч, но теперь он расплывается в туманное пятно.

Супруга (благоговейно шепчет Зу). Встать на колени?

Зу (громко). Дело ваше. Если угодно, становитесь хоть на голову. (Равнодушно садится на перила галереи, спиной к пропасти.)

Пожилой джентльмен (шокированный ее бесчувственностью). Нам угодно держать себя как подобает.

Зу. Вот и прекрасно. Держите себя как умеете. Это никого не интересует. Только не перетрусьте, когда появится пифия, а то еще забудете, о чем хотели ее спросить.