Назад, в пионерское лето
Шрифт:
— Знаю, сделаю, — подтвердил тот самый пухляш, что шептал ему на ухо в палате.
«Будь готов к какой-нибудь гадости», — опасливо пробормотал Младший.
«Всегда готов! — хмыкнул я. — Или мы тут не юные пионеры?»
— Итак, на счет три, — на весь холл провозгласил пухляш Вовочка. — Один… — последовала долгая пауза. — Два, — и внезапно почти сразу следом: — Три!
Давить Михеев начал, кажется, еще до команды — но всего на какую-то долю секунды — если что, фиг докажешь. Но как раз чего-то подобного я ждал и, выдержав первый толчок, перешел в контратаку. Но не тупо, как Ант, налегая всей рукой — в таком прямолинейном противостоянии у меня против него
Глаза Михеева широко распахнулись: Ант понял, что поединок развивается совсем не по его сценарию. Мне же оставалось лишь дожать — с выгнутым запястьем сопротивляться давлению очень сложно, почти невозможно. Несколько секунд — и тыльная сторона ладони моего противника беспомощно коснулась стола. Холл взорвался криками — по большей части изумленными, но, уверен, были там и восторженные.
— Нечестно! — потерянно выговорил Михеев.
— С чего бы? — пожал плечами я.
— Нечестно! — с готовностью повторил за боссом Вовочка.
— И почему же? — прищурился я на пухляша.
— Э… Ну… — задергался тот, как рыбка на крючке.
— Я внимательно смотрела: все было честно, — раздалось у меня из-за спины. Я обернулся: говорила Вика Стоцкая. Я и не знал, что она тоже здесь, в холле.
— Честно! Все честно! Резанцев победил! — тут же поддержали ее много голосов сразу — в основном девичьих, но были в этом хоре и мальчишеские.
Вот что значит многолетний авторитет бессменного Председателя Совета отряда!
— Давай еще раз! — потребовал Ант, тем самым косвенно признав поражение. — Реванш!
— Может, как-нибудь потом, — небрежно бросил я, поднимаясь со стула. — Благодарю за поединок, было занятно. А теперь — извини: моя кровать меня уже заждалась!
Толпа расступилась, образовав мне живой коридор, и я направился в палату вступать во владение заслуженным призом.
6. Обед и послеобеденный моцион
Юг Московской области, 1 июня 1985 года
Развязав пионерский галстук, я аккуратно повесил его на трубчатую спинку кровати — до организационного Сбора отряда, намеченного, скорее всего, на «после полдника», он мне не понадобится. Затем стянул с себя перепачканную рубашку, повертел в руках, разглядывая. Ткань уже высохла, но грязные разводы на ней стали от этого только заметнее. Да, без стирки тут не обойтись…
Решив с этим неприятным делом не тянуть, я перекинул снятую рубашку через плечо и шагнул к выходу из палаты.
«Если ты в туалет, можно сразу захватить зубную щетку и все остальное в этом роде — занять полотенце», — заметил мне Младший.
«А, точно…»
Выудив из чемодана умывальные принадлежности, я наконец направился в коридор.
Помещение туалета состояло из трех зон: закутка, куда выходили дверцы двух кабинок, еще одного — с поддонами для мыться ног (холодной водой — бррр!) и этакого зальчика с шестью раковинами по стене и шкафчиком с неглубокими ячейками для двух полотенец: сверху — основное, внизу — ножное, а между ними — как раз место под щетку с пастой. Почти все отделения еще пустовали, занято было едва три-четыре. Пока ничейные белые вафельные полотенца лежали поверх шкафчика, двумя высокими стопками.
Решив первым делом освободить
«Нет! — остановил меня тут Младший. — Только не ту, что с краю! И лучше — не следующую за ней!»
«Почему?» — удивился я, замерев.
Какое-то пионерское суеверие? Не знаю такого!
«Каждый второй пробегающий мимо будет хвататься за наше полотенце!» — пояснил Младший.
«Зачем? — непонимающе спросил я. — У них же свои есть».
«Крайнее — по пути».
«Хм… — подобных нюансов моя память не сохранила. Глупость какая — это же ни разу не гигиенично! А вдруг у хозяина крайней ячейки какая-нибудь кожная болезнь? Или вообще ВИЧ? Хотя тут о таком, небось, еще и не слышали… И как мы только жили в 80-х? С другой стороны, не заморачивались всякой чушью — и ведь нормально все было… — Ну, как скажешь…» — не видя причин для спора, я шагнул к середине шкафчика, сунул в ячейку тюбик зубной пасты и щетку в пластмассовом футляре. Затем взял из каждой стопки по полотенцу, задумался, какое и них для рук и лица, а какое для ног.
Полотенца оказались абсолютно одинаковыми. Пожав плечами, я развесил их в шкафчик наобум.
«Не хочешь, кстати, отдать мне контроль? — спросил тут Младший. — Ты притормаживаешь».
«Прям заметно?» — нахмурился я.
«Со стороны, наверное, нет. Мне — заметно».
«В любом случае — как раз собирался, — заявил я. — Рубашку свою сам будешь стирать, — я повернулся к раковинам. — Где тут мыло?»
«Шутишь?»
Мыла не наблюдалось.
«У нас есть в чемодане, — поведал мне младший. — Ты почему-то не взял вместе с щеткой и пастой, я подумал — специально, чтобы не сперли».
«А могут?»
«Так-то кому оно на фиг сдалось? Просто из баловства… Или чтобы гадость сделать… Короче, могут. Но всегда можно взамен чужое взять».
Этого нюанса — насчет круговорота мыла в туалете — я тоже не помнил.
«Ладно, забирай контроль и пошли за мылом», — вздохнул я, и в этот момент из приоткрытого окна до нашего слуха донесся сигнал горна:
Бери ложку, бери хлеб и садися за обед…
Бери ложку, бери хлеб и садися за обед…
Слова, понятно, не звучали — один лишь гулкий трубный глас — но немудреный речитатив всплыл в моем мозгу сам собой. Почему «садиСЯ»? Наверное, просто чтоб в размер ложилось.
К слову, о горне — это, конечно, была запись, транслируемая из радиорубки. За все годы, что я ездил в «Полет», живой горнист там играл всего однажды, еще в конце 70-х. Ходил от корпуса к корпусу и дудел. Мне тогда лет семь было, и этот чувак с украшенной алым вымпелом золоченой трубой казался мне нереально крутым, а его сигналы — одной из главных фишек лагеря. Я мечтал, что вырасту — и тоже так научусь. Когда уже на следующий год горниста заменили магнитофонной записью, моему октябрятскому разочарованию не было предела.
«Обед», — констатировал между тем Младший.
«Да, постирушка пока, по ходу, откладывается… — пробормотал я. — Эй, что ты делаешь?» — наш юный пионер зачем-то принялся натягивать многострадальную рубашку.
«В столовую с голым пузом не пустят», — пояснил он.
«Это понятно. Чистую надень!»
«На фига? Все равно же стирать!»
«Охота ходить в грязном?»
«Подумаешь, грязь…»
«Надень чистое, — твердо повторил я. — Или заберу контроль и сделаю это сам».
«На тебя так никаких рубашек не напасешься!» — буркнул Младший — но сдался.