Назад в СССР 5
Шрифт:
— Поехали, — скомандовал я водителю, пока тюлени вновь не превратились в попугайчиков.
Пашка вел машину гладко, как на экзамене, объезжая каждую кочку. Включил радио. Там Невинный задорно напевал песенку прямо в тему.
В жизни давно я понял,
Кроется гибель где.
В пиве никто не тонет,
Тонут всегда в воде.
Реки, моря, проливы —
Сколько от них вреда!
Губит людей не пиво,
Губит людей вода!
Катков разместился на переднем сиденье, не рискнул ехать бок о бок с шефом подшофе. Он и трезвый-то
Но Горохов никого сживать не собирался. А даже наоборот. Был весел и удал, порывался встать, но потолок кабины сдерживал командарма. И тогда он забился в угол и, наоборот, притих. А потом начал тихо рассказывать мне историю примирения с другом-врагом. Говорил негромко, чтобы только я слышал.
Передние ездоки ушли в музыку и не слышали нас. Из приемника уже плакала “Девушка в автомате”, плакала голосом не Жени Осина, а самым, что ни на есть женским. Песня оказалась стара, как мир, не знал…
Я придвинулся к Горохову поближе. Мне жуть как было интересно все узнать, я даже сам хотел об этом спросить, но не успел.
— Представляешь, Андрей Григорьевич, — вздохнул следователь, вытирая красный лоб концом широкого галстука. — Свинью мне подложил не Женька.
— Какую свинью? — я весь превратился в слух.
— Про того-то синюшного поросенка однокурсникам рассказал не он.
— А кто?
— Ульянка…
— Как, зачем?
— Женька Ревун никому не обмолвился, как мы и договаривались, лишь подружке своей рассказал, дескать, ведь желудок у нее слаб и с печенкой проблемы. Рассказал, чтобы не вкушала она жаркого из дохлой свинки, побереглась. А у той водичка не удержалась, и выболтала она наутро подружкам все. А может, и специально это сделала. Она когда с Женькой встречалась, ревновала его к друзьям. Пыталась все на себя одеяло перетянуть. И меня, конечно, не жаловала. Вот и устранила конкурента, так сказать.
— А как же вы потом ее отбили? В отместку?
— Да никого я не отбивал. Как говорится, не виноват я, она сама пришла, – тяжело вздохнул Горохов. – Нет, Ульянка, конечно, мне нравилась. И я даже влюблен в нее, вроде как, был по-юношески. Но чтобы у друга уводить — последнее дело. Даже если друг стал не друг, а так, как в песне Высоцкого… Это я так, для красного словца. Она сама ушла от Женьки и как-то на меня переключилась. А я всем говорил, что, мол, увел. Чтобы Женьку зацепить. Вот он все это долгое время и записывал меня в Иуды. А сегодня я хотел с ним поругаться и, если повезет, по мордасам дать, но – слово за слово, стопка, вторая, и разговорились по душам первый раз за много лет. Вот как бывает… И признался мне Ревун, что скучал по дружбе нашей, но не мог Ульянку простить. А когда я ему рассказал, как она прошлым летом с молодым инженеришкой в Ялту укатила, при живом-то муже... Тут его прямо перевернуло на все сто восемьдесят. Я, говорит, тебе еще спасибо сказать должен, что от змеюки такой уберег, что сам своей грудью ее грел. А у меня, говорит, семья сейчас крепкая и детей на две лавки. В общем, снова мы с Женькой друзья, — Горохов уже вытер галстуком не лоб, а незаметно махнул по глазам…
Он посмотрел на меня и добавил:
— Долго будем мошенницу ловить?
— Уже зацепки конкретные есть, Никита Егорович, завтра вам на свежую голову доложу.
— Плохо, —
— Вы хотите в Волгограде задержаться? — прямо спросил я. Все равно завтра Горохову передо мной неудобно будет, так какая уже разница.
— Много нам с начальником Главка надо обсудить еще…
***
На следующий день Горохов пришел с утра с хорошим настроением, головной болью и стойким перегаром. Стариков где-то раздобыл для него зеленую стекляшку с минералкой и вдобавок всучил баночку непонятной субстанции.
— Это что? — вытаращился Горохов на грязно-зеленую снедь.
— Волгоградская бяка, — невозмутимо ответил майор. — Да вы не беспокойтесь, Никита Егорович, кушайте, вмиг после праздничных возлияний на ноги поставит. Это наш самобытный волжский рецепт, так сказать.
Горохов скептически понюхал горловину банки с затертой этикеткой “Икра овощная любительская”.
— Сушеные пауки, жабьи лапки и птичий помет? Не верю я в ведьмины методы, пусть даже и народные. Не зря их в свое время на костре жгли.
— Нет, там ничего такого, – замахал руками Стариков. — Капуста морская из консервов, сухофрукты размоченные и еще кое-чего на мясорубке перекрученное.
Следователя аж перекосило.
— Нет уж, — он отодвинул банку. — Тащи огуречный рассол лучше. Будем традиционно-русскими методами жизнь в организм возвращать. И в банке, чтоб ветка укропа внутри была развесистая и чесночок плавал. Погрызу. Люблю маринованный чеснок.
— Да где же я вам сейчас рассол-то найду?
– развел руками майор. — Эту снедь я из дома принес, мне с утра Евгений Сергеевич позвонил, велел оказывать вам всяческую помощь в становлении на ноги после вчерашнего выездного совещания. А вот рассольчик я как-то не прихватил. Виноват…
— Стариков, всему тебя учить надо? Пошукай в холодильнике в дежурке. Там ребята на сутки заступают и наверняка соленья домашние с собой берут.
— Точно, — кивнул Стариков и помчался из кабинета, затем обернулся и добавил.
– А вы все-таки бяку попробуйте. Через не хочу.
— Обязательно, — кивнул Горохов и, подождав, когда майор скроется из виду, вывалил сомнительную субстанцию в мусорку. Снова понюхал пустую банку и скривился, — что только не выдумают, Волгоградская бяка… Надо же…
Горохов ожил через пару часиков после выпитых полбанки рассола, двух чашек кофе и двух сигарет впридачу. Я рассказал ему о нашей вчерашней зацепке.
— Бери Алексея и дуйте в общепит, - распорядился он, — узнаете адрес ливрейщика и тащите его сюда за усы. Будем предметно с ним беседовать.
Пашка-водитель уже маячил под окном РОВД, смахивая с угольного глянца ласточки пылинки собственным носовым платком. Ее серебристые диски, бампер, зубато-китовая решетка и финтифлюшки молдинга переливались под веселым апрельским солнышком роскошью и великолепием. Это вам не списанная копейка с подбитым глазом.
Мы с Катковым раздобыли адрес ресторанного “гусара” и помчались к нему домой.
Поднялись на пятый этаж хрущовки. Катков пыхтел, как паровоз и держался за бок.
— Звони в дверь, — я спрятался за угол. — Меня он помнит, может не открыть.