Назовите меня Христофором

Касимов Евгений Петрович

Ноги у Вали гудели. Фартучек засалился, от кухонного чада разболелась голова. Валя хлопнула стаканчик и пошла убирать посуду.

Уже в первом зале погасили свет, из второго потянулись к выходу хмельные мужички в кургузых пиджаках. В углу за служебным столиком дремал местный писатель. Валя его книг не читала, но твердо знала, что писатель он известный и даже какой-то лауреат. К нему она относилась с какой-то робостью и уважением. Пил писатель только коньяк и всегда давал на чай. Иногда писатель шутил, что бросит все и увезет Валю на Север, построит своими руками дом, и там они будут жить и рожать детей. Он будет

ходить на медведей с рогатиной, а писать бросит, потому что писать — это хуже, чем продаваться на панели. А Валя будет готовить медвежьи лапы в собственном соку и нянчить детей. Валя смеялась, когда писатель нес околесицу. Она понимала, что если за книжки платят такие бабки, то фиг он бросит свою писанину. Вале нравился писатель как мужчина, но уж больно он был старенький для нее. И пил много… Когда только успевал писать? Как-то она спросила его об этом. Он загрустил и сказал, что пишет левой ногой, а левой ногой можно писать и с похмелья.

Как появились эти двое, Валя и не заметила. Они сидели за чистым столиком и тихо разговаривали. Мокрые плащи висели на спинках стульев. Все еще дождь, подумала Валя. Женщина нежно засмеялась. Валя подошла и сразу с напором:

— Не обслуживается. Все-все-все. Закрываемся.

Мужчина посмотрел на часы. До закрытия оставалось чуть меньше часа. Он повернулся к Вале и спросил:

— А можно мы посидим немного?

— Как это? — Валя остановилась.

— А посидим немного, согреемся — и все.

Валя пожала плечами.

— Сидите. Мне что.

Она ушла недовольная. Чего сидеть-то? Мимоходом глянула на писателя. Тот набухал себе целый фужер коньяку и сидел, тупо глядя на него.

Опять надрался, подумала Валя.

Она встала к буфетной стойке, почиркала в блокнотике. Тьфу! Даром работаю, зло подумала она. Выглянула в зал. Сидят. Руками сцепились, смотрят друг на дружку и улыбаются. Ей лет тридцать пять. Ему не больше. Нет, пожалуй, она постарше будет. Ничего мужичок. Кольцо на пальце. Жена его, что ли? Не жена! — поразилась вдруг Валя. Ишь ты! Покрутила головой, усмехаясь. Пойти некуда, догадалась она.

Валя одернула фартучек, подошла к столику и как можно равнодушнее сказала:

— Немножко вермуту осталось. Венгерского. Принести?

Мужчина и женщина оживились, заулыбались вовсю.

Валя смахнула крошки со стола и сказала мужчине:

— Оригинальная у вас дама.

Тот непонимающе посмотрел на нее.

— Сама светленькая, а глаза черные, — пояснила она и пошла в буфет. — Катя, налей вермуту пол-литра. Вон в этот, с красной полосочкой.

— Ты чего это? — удивилась буфетчица, но вино в графинчик налила. — Все. Я кассу сняла.

— И буженины две дай, — сказала Валя.

— Ты чего это? — опять удивилась буфетчица.

Валя наклонилась к ней и зашептала.

— Да-а? — засмеялась буфетчица. Перегнувшись через стойку, она с любопытством посмотрела в зал.

В это время писатель проснулся и рявкнул:

— Камо грядеши?

— О! Этот уже готов! — сказала буфетчица. — Домой не дойдет.

— Дойде-ет, — сказала Валя. — Не первый раз.

Она унесла вино и закуску.

Накрывая на стол, Валя вдруг заметила, что лицо женщины все в мелких морщинках и кусочках просыхающей пудры. Старуха, подумала Валя жалостливо. Писатель в углу заворчал, зарычал и опять возопил:

— Камо грядеши?

Валя

побежала к нему.

— Ну что вы, Владимир Иванович! Домой-домой! Вот так!

Писатель выбрался из-за стола, порылся в карманах, бросил на стол четвертной.

— Все, Валюша. Пошел. Купи там себе… — он напряженно покрутил головой, — пироженку.

Валя захихикала. Она быстро пересчитала ножи и вилки, потом пошла в буфет, и там они с Катей хлопнули по стаканчику. Посидели немного, вяло закусывая пожухлым сыром, поболтали о том о сем.

— Я вот, знаешь, что подумала сейчас, — лениво сказала Валя. — Вот только сейчас мне в голову пришло. Вот ты видела этих? Видела? Женщина — она как сирень! Вот только сейчас придумала! Как сирень! Да! Ее обломают, оборвут, обворуют, а она — все расцветет весной! Расцветет!

Она вдруг мучительно замерла, и в глазах ее заметался огонек.

Катя встала, поглядела в зал. Дождь за окнами лил, в кафе было сумрачно, и витражи горели от света уличных фонарей. Было слышно, как переругиваются на кухне повара. За самым дальним столиком сидели мужчина и женщина, он что-то увлеченно говорил, она с нежностью смотрела на него. И над ними одиноко горела стоваттная лампочка в красно-белом плафоне.

1985

КОНФЕТКИ-БАРАНОЧКИ

Оленька ехала в Москву. В купе спального вагона она была одна, и это ей ужасно нравилось. Она сходила к проводнице за кипятком, заварила себе чаю в мельхиоровом заварничке, устроила уютную постельку и до обеда читала «Темные аллеи», иногда только отрываясь от книги, чтобы заглянуть в черные еловые леса за окном. Скоро леса кончились и потянулись белые поля, изъеденные бурыми и желтыми оврагами. Сыпал мелкий снег, свивая мутную пелену в широком пространстве, и Оленька нежилась, кутаясь в толстую шерстяную кофту, и завороженно смотрела сквозь летучий косой заоконный снег.

Как только начались зимние каникулы, Оленька взяла отпуск без содержания на пять дней и поехала. Директрисе наврала про больную сестру. У нее действительно жила в Москве сестра — пусть проверяют. Оленька обычно врала легко и беззаботно, потому что врала по мелочам и не считала, что это такой уж большой грех.

Муж заворчал, но она щелкнула его по носу: не рыпайся, дорогой, ты же ездишь в свои командировки — и я ничего. Я устала, понимаешь, ус-та-ла! Муж забегал по кухне, ядовито усмехаясь. От чего это ты устала? От всего! От школы, от детей, от тебя устала. Ах, от меня устала?! Да! И от тебя тоже. Что, есть еще от кого устать? Пошляк! М-м! Как ты мне надоел со своими глупостями! Надоел? Значит… я надоел? Ну ладно. Ладно. Давай-давай! Езжай! Мети хвостом! У-y… Муж поорал, побегал, постучал себя кулаком по лбу, успокоился и даже подскребся напоследок.

Оленька никогда не ездила в спальных вагонах. А вдруг подселят мужика, подумала она. И мелькнуло чье-то лицо из давних времен и легкая щекотливая борода. Она аж голову набок от неожиданности уронила.

Вагон был почти пуст. В самом дальнем купе ехал какой-то ветеран, он выходил поинтересоваться у проводницы, какая станция, и опять отправлялся к себе пить чай, который приносила ему проводница.

Еще ехала молодая пара — они тоже почти не показывались, и дверь у них была всегда закрыта.