Не ангел
Шрифт:
— Тебе не хочется, мам?
— Еще как хочется, — ответила Сильвия, и впрямь почувствовав себя лучше после отдыха. — Да разве я такое пропущу, Барти? Конечно пойду.
Леди Бекенхем устроила Билли чудесный чай. На столе появился огромный пирог, облитый глазурью, и двадцать свечей по числу его лет. К чаю вышли ММ с Джеем, конюхи — приятели Билли и домашняя прислуга — все Билли очень любили. Старший конюх, маленького роста ирландец, некогда служивший жокеем и прошедший всю войну без единой царапины, частенько говорил, что ему проще воевать с немцем, чем с разгневанной
— Мне тоже, — согласился пришедший пораньше лорд Бекенхем. — Немца можно хотя бы пристрелить…
Под всеобщие аплодисменты Билли задул свечи.
— Теперь загадывай желание, — сказала Барти.
Билли взглянул на нее, потом на маму, потом на леди Бекенхем.
— Если откровенно, — произнес он, и его круглое лицо зарделось, — мне и желать-то нечего. Только вот если, конечно, ногу, так ведь меня бы здесь не было, будь она цела.
Все захлопали и захохотали. Леди Бекенхем смачно высморкалась в один из своих необъятных и слегка неопрятных носовых платков, которые всегда были при ней, и заявила, что на сей раз вполне достаточно, и если Билли сейчас же не уберется во двор, да побыстрее, черт тебя дери, и не подготовит конюшню на ночь, то вскоре пожелает оказаться где-нибудь подальше отсюда.
Сильвия легла в постель, как только вернулась в «голубятню». Каким облегчением было лечь и не двигаться. Она лежала подогнув ноги — это облегчало боль, Барти принесла ей горячую грелку, которая тоже помогала. Теперь Сильвия подумала, что это месячные — как раз время. Хорошо, что хоть делать ничего не надо, по крайней мере до завтра. Глядишь, оно и полегчает.
— Мам, тебе плохо? Давай я попрошу тетю Селию вызвать доктора.
— Ради бога, не нужно, Барти. Пустяки. У меня так бывало, все пройдет.
Ей не хотелось объяснять подробнее: Барти еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи.
— А! Так, может, это связано — ну, ты понимаешь, — с месячными?
— Барти, вот тебе на! — вздрогнула Сильвия. — Откуда ты об этом знаешь?
— Мне тетя Селия говорила, — удивилась Барти. — Сказала, что мне важно знать об этом заранее. Чтобы не испугаться. Наверное, это не особенно приятно, — добавила она.
— Да, не особенно, — живо согласилась Сильвия, — но приходит ся терпеть, вот и теперь тоже. Не будем больше об этом. Мне уже намного лучше. Пойди-ка поболтай с Билли, он тебя дожидается.
Барти подоткнула матери одеяло, приготовила чашку очень сладкого чаю и ушла ужинать с Билли и конюхами, оставив Сильвию со странным чувством недоумения при мысли о том, что кто-то, кроме нее, мог дать ее дочери наставления в столь интимных вопросах. Это вдруг заставило ее осознать, как глубока пропасть между ее жизнью и жизнью Барти, как бесконечно далеки они стали, несмотря на то что Барти — ее дочь, плоть от плоти. Все эти годы Сильвия редко ревновала Селию к Барти, но в ту ночь она ощутила острый укол ревности. Ревности и чего-то близкого к протесту.
— Ну как ты? — спросила леди Бекенхем Селию после ужина. Они ужинали одни, с ними был только лорд Бекенхем, но он рано отправился
— Мама, — расхохоталась Селия, — ты неподражаема! Тебя что, это совершенно не волнует?
— Господь с тобой. Я им всем глубоко признательна, этим девицам. Иначе все замыкалось бы на мне, и вот тогда был бы настоящий кошмар.
— Понятно. — Селия молчала, стараясь представить такую жизнь, когда Оливер постоянно домогался бы ее, а не собирал весь остаток сил, чтобы хоть иногда порадовать ее своими ласками.
— Так что?
— Ах да. — Селия уже успела забыть вопрос. — Я хорошо.
— Я другое имела в виду. И ты это прекрасно знаешь.
— Ничего не изменилось, — сказала Селия.
— Совсем ничего?
— Совсем.
— Отлично. Рада это слышать. Я тебе вот что скажу: когда все закончится, ты будешь вспоминать только хорошее. Это все равно как детей рожать.
— О, понимаю. — Селия вздохнула и подумала, что все отдала бы за прагматизм мамы. Как же это важно при внебрачной связи!
Глава 20
В Гае Уорсли имелось нечто, что привлекало к нему внимание окружающих. Он всегда вызывал интерес, даже в школе. Трудно сказать почему. Гай был и достаточно умен, и обаятелен, и приятен в общении, и, несомненно, очень красив, хотя ни одно из этих качеств не являлось исключительным или необычным. Может быть, лишь слабое здоровье — у него побаливало сердце, и все это знали, даже Оливер, который с презрением говорил, что такая болезнь под стать лишь герою дамских романов. Явная склонность Гая к сплетням и болтовне на чисто женские темы, как то наряды и убранство дома, также добавляла ему шарма в глазах женщин.
Тот факт, что у Гая было несколько достоверно известных любовных связей с женщинами, не мешал окружающим считать его гомосексуалистом. В конце концов молва сошлась на том, что он любит мужчин. Сам Гай никогда не опровергал этих слухов, а, напротив, с удовольствием их выслушивал. На самом деле гомосексуалистом он не был. Лишь однажды вечером, еще в школе, его застали наедине с директором пансиона в обстановке явно не официальной — так, во всяком случае, гласила история, и, хотя подтверждений этим слухам не последовало, повод для сплетен возник раз и навсегда.
Вскоре о Гае Уорсли вновь заговорили. В кругах, где он постоянно вращался, стало известно, что Гай написал какую-то сагу и ее купило одно из самых известных в Лондоне издательств — то самое, которое выпустило «Меридиан». Немалую роль в распространении слухов сыграла Лили Фортескью, которая направо и налево рассказывала, что это она узнала, что Гай написал роман, и через своего друга познакомила его с «Литтонс». А теперь благодаря ей и Джеку Гай стал постоянным автором «Литтонс», лондонские издатели буквально дерутся за его книги и сам Оливер Литтон заплатил за них рекордную сумму. Все это сделало Гая желанным гостем во всех светских гостиных, где алчущая сплетен публика готова была разорвать его на куски.