Не бесите Павлика

Дюжева Маргарита

Да-да. Я хочу жить с ней. Быть с ней. Семью с ней. А значит придется напрячься и как-то убедить разобиженную красавицу, что в моих действиях не было злого умысла.

Только что? Оббивать ее пороги, в надежде, что устанет дуться и соизволит выслушать? Не то.

Преследовать? Брать измором?

Глупости.

Петь серенады под окном?

Тогда точно не скоро поговорим, потому что меня упекут за нанесение тяжкого вреда здоровью жителей, ибо певец я еще тот.

Нам нужна новая точка отсчёта.

Стартер для отношений, который позволит им выйти на новый виток. Надо вернуться к тому этапу, когда все у нас было хорошо.

Хорошо нам было в лесу, в маленьком покосившемся домике.

Вот она наша точка отсчёта. Нам нужно туда, где кроме нас никого не будет, где мы сможет оказаться наедине и обсудить, разобраться со всеми нашими разногласиями.

Нам снова надо в лес. Вот только Юля вряд ли обрадуется этой затее.

Придётся мне ее похищать и везти силой.

Кошмар. Хотя…первый раз я ее так же притащил, и это было мое самое верное решение за всю жизнь.

На следующий день я позвонил Николаю, и сказал, что приеду на пару дней в избушку. Тот не растерялся и залупил цену, как за номер-люкс в пятизвездочном отеле. Вот уж кто не стеснялся был меркантильным, так это Колян.

Самолично похищать Юлю я не мог — мы бы тогда вряд ли доехали до спасительного места и начали бы ругать уже в дороге. Поэтому отправил на ее поимку Гришу. У того аж тик нервный начался, когда я объяснил, что от него требуется. Он попытался увильнуть, но я и слушать ничего не хотел.

Нам с Юлькой надо в лес. В домушку. Точка.

Там у нас все началось, пусть там все и вернется на круги своя. Не знаю почему, но я был уверен, что лес поможет. Там все по-другому, все иначе. Там хочется жить и быть счастливым. Там она меня точно услышит.

В общем с утра пораньше я был на месте. Николай встретил меня возле сторожки, передал ключи, дотошно пересчитал наличность, которую я ему привез, и весело насвистывая удалился в лес.

Едва услышав мой голос из домика, выскочил Бродский. Замер на мгновение, навострив уши, а потом бросился ко мне, визжа как маленький несмышленый щенок. Господи! Да мне в жизни так никто не радовался. Он кружился вокруг меня, прыгал, ластился, молотил хвостом из стороны в сторону, падал на землю, подставляя пыльно-серое брюхо.

— Я тоже рад тебя видеть, приятель, — у меня внезапно ком поперек горла образовался, и глаза защипало.

Я тормошил его, гладил, обнимал несмотря на то, что он испачкал и обслюнявил всю одежду. Плевать. Это все такие мелочи.

Коза тихо мекнула, как бы говоря «опять ты приперся» и дальше продолжила щипать траву. Я не сдержался и ее тоже поймал, чтобы помучить внезапным приступом нежности.

— Ух, морда рогатая! — чесал между рог, трепал за ушами, а она смотрела на меня как на чокнутого, удивленно хлопая своими глазищами с прямоугольными зрачками, а когда я ее отпустил, тотчас отошла от греха подальше, и потом еще

долго подозрительно оборачивалась в мою сторону. В общем, не прониклась. Ну и фиг с ней. Мне главное, чтобы Юля оценила.

Они с Гришей появились спустя несколько часов. Сердитая, как маленькая фурия девушка, и смущенный, красный как помидор, помощник.

— Ты считаешь это нормальным? — набросилась она на меня, — хватать людей и везти из к черту на рога?

— Она так орала, — пробубнил Гриша, склонившись ко мне, — матом! У меня уши скрутились в трубочку.

— Спасибо. Дальше мы сами, — усмехнулся я, представляя, как она отчитывает этого медведя. Это что такое надо было говорить, чтобы он так покраснел, — можешь идти.

Гриша свалил моментально. Просто, вот он был, и вот его нет.

Мы остались вдвоем. Снова.

— Жду объяснений, — она сложила руки на груди и посмотрела на меня холодно, с вызовом. Зубы от этого взгляда заломило. Будто мы чужие. — Зачем ты меня сюда притащил?

— Помириться хочу.

— И ты решил, что это захолустье нам поможет?

— С этого захолустья все и началось.

— Что началось? Твой маскарад? — Юля уперла руки в бока и выглядела, как маленькая разъяренная фурия.

— Самые лучшие отношения в жизни.

— Нет. Никаких. Отношений, — отчеканила она практически по слогам.

— Значит будут, — сказал коротко, таким тоном от которого обычно подчиненные начинали дрожать и писаться.

Юлю не проняло. Руки на груди сложила и посмотрела на меня, как матерая учительница на хронического двоечника.

— Прости. Я был не прав, когда решил скрыть от тебя правду. Надо было сразу во всем признаться.

— Ну что ты, дорогой. Ты же боялся, что я окажусь расчётливой стервой, которая ходит в лес за богатыми мужиками, как за грибами.

Вот язва. Но делать нечего, надо признаваться. Любая ложь в нашем случае смертельна:

— Да.

— Какие же люди тебе на пути попадались, если ты все сразу под одну гребенку чешешь и подвох во всем видишь? — ужаснулась она.

— Дело не в том, какие люди появлялись. Дело во мне. Я привык все просчитывать, контролировать. И высшие материи предпочитал обходить стороной.

— Это не я меркантильная, Паш, а ты, — внезапно выдала Юля, — Потому что меряешь всех толщиной кошелька и словно Кощей над свои златом чахнешь.

— Ни над чем я не чахну! Я щедрый!

— Это разные вещи, — устало отмахнулась она, — я говорю о другом. О том, что ты так боишься быть использованным, что сам без зазрения совести используешь других. Каково это жить по принципу: или ты, или тебя?

— Не очень весело.

— Правда? А мне вот показалось, что все тебя устраивало.

— Мне было хорошо с тобой.

— А без меня, видимо, еще лучше, — в глазах сверкнула обида, — потому что отпустил ты меня с преогромным удовольствием.