Не бросайте бескрылок

Силин Анатолий Савельевич

Но наступил день, когда Валентина все-таки пришла в поликлинику. Врач, женщина молодых лет, выслушала ее, прочитала направление с производства, и дело закрутилось. По подсчетам Валентины получалось, что дней этак за пять-шесть с анализами будет закончено. Вот тогда все полностью и прояснится. Настроение у Валентины подпрыгнуло, и она повеселела. Тут еще старшая дочь в гости с внуками приехать пообещалась, а внуков Валентина просто обожает, они ей настроение поднимают.

Но верно кем-то подмечено, что не говори -- гоп, пока не перепрыгнешь. Прыгать Валентина не собиралась, а вот с обследованием дело затягивалось. К молодой врачихе подключилась еще одна, пожилая, седовласая, видно, более опытная по желудочно-кишечным заболеваниям. Когда Валентина приходила

в назначенное время, чтобы узнать о результатах обследования, врач каждый раз извинялась и просила придти завтра или послезавтра. Вновь пришлось сдать кое-какие анализы. Валентина заволновалась.

– - Чего доктора мудрствуют? -- думала расстроенно. -- Почему толком ничего ей не скажут? Чувствовала себя вполне нормально, прежней слабости и боли в желудке не было. Хотя Антон и говорил, что ни у кого гладко в жизни не бывает, но тут что-то другое...

Мужу и дочери о прохождении обследования решила пока не говорить. Зачем их-то преждевременно нервировать? Может быть, все по тихому и пройдет.

Наконец, при очередной встрече, врач внесла ясность: анализы изучены, данные внутренних обследований желудка -- тоже. Страшного (так и сказала) ничего не обнаружено. Но... открылась старая язва, ее-то так долго и изучали. Считают, что язва непростая и будет беспокоить. А раз так, то неплохо было бы провериться в онкологическом диспансере на предмет того -- следует ли удалять ее или нет? В диспансере специалисты поопытней да и аппаратура посовременней.

Слушая врача, Валентина помрачнела и несогласно покачивала головой. Ее волнение выдавали расстроенные глаза и в кулаки сжатые ладони рук. Когда врачиха закончила, она недовольным голосом сказала:

– - Зачем же в онкологический-то посылать -- сами и допроверьте? К чему лишнее выдумывать, если говорите -- нет ничего страшного? Не понятно...

Валентина полагала, что в онкологическом диспансере лечатся только безнадежно больные, те, на которых ставится крест. К таким она себя не относила, да и не вынесет этих дурацких хождений в диспансер. Сказала врачихе все, что думала: поначалу тихо, сдержанно, а под конец сорвалась и заплакала. "Ну и пусть, -- думала обидчиво. -- Врачиха явно хитрит, ей-то что за проблема -- послать или не послать? Молода, несерьезна, все с другой советовалась, а теперь вот отфутболила, чтобы кто-то за нее решил. Она ей сразу не понравилась".

Валентина волновалась: лицо ее то бледнело, то краснело.

– - Успокойтесь, женщина, -- ответила тоном оскорбленного человека врачиха. -- Во-первых, я ничего не выдумываю, а потом, я же сказала, что надо определиться по язве -- делать операцию или не делать? Там другие возможности.... И зачем же подвергать себя опасности?

– - Какой опасности? -- уцепилась за слова врача Валентина, -- меня, слава Богу, ничто сейчас не беспокоит. Если б что было -- сказала, темнить мне нечего.

– - Правильно, не беспокоит, но ведь беспокоило? Язва и раньше частенько открывалась. Вы меня или не слушаете, или не хотите понять. Нельзя вот так все оставить, нельзя -- понимаете?

– - Язва и раньше открывалась, а потом рубцевалась, -- стояла на своем Валентина. Убеждения врача ее не успокаивали, а все больше и больше раздражали. Она не хотела проверяться в онкологическом диспансере.

– - Да, затягивалась, -- настаивала, все больше заводясь, врачиха, -- потом вновь повторялось. Надо же разобраться?

Как ни убеждала Валентина врача, ничего из этого не вышло. Пришлось идти в онкологический диспансер.

Там тоже брали анализы, проверяли, слушали, советовались, и наконец было принято решение: немедленно делать резекцию желудка. Такое решение объяснялось витиевато: язва якобы застарелая, постоянно будет беспокоить и от нее лучше избавиться, и чем скорее, тем лучше.

Подобного оборота Валентина не ожидала. Ее объяснения и слушать никто не захотел -- делать операцию и все. Но именно это и заставило Валентину сомневаться. Она была почти уверена, что ей не говорят всей правды, а те объяснения, что давались -- ширма, за которой скрывается

нечто более страшное.

Несколько часов Валентина просидела в небольшом скверике рядом с диспансером и пускала слезу. А наплакавшись, стала думать, что же делать и с чего начинать? С кем посоветоваться? Муж и дочь вряд ли помогут: станут успокаивать, а это еще больше ее расстроит. Поговорить с братом? Но он сам как на грех в больницу попал. Правда, его больничный телефон жена дала и можно позвонить. Дома пока говорить ничего не станет. А Антону позвонит сегодня же, от соседей, когда дома у них останется одна бабушка. Свою тайну будет пока держать в секрете. Можно поехать, конечно, и к Антону в больницу, но ведь не сдержится и даст там реву. А это расстроит его, ведь сам лежит с сердечным приступом. Нет, не поедет. Вытерев слезы, поднялась со скамейки и пошла к остановке. День был солнечным, весенним и теплым.

X

До дома доехала автобусом. Перед тем как войти в комнату, поглядела на себя в маленькое зеркальце и ужаснулась. "Да-а, -- подумала, -- вид в самом деле неважный: глаза мутные, под ними мешки, лицо, нос и щеки в красных пятнах. Это называется -- поплакала в скверике. Как было бы здорово, если б Егор не видел прихода -- начнет выпытывать, отчего да почему?". Осторожно, чтобы не скрипнула, открыла калитку и сразу увидела мужа, сидевшего сбоку на скамейке. Он словно дожидался ее и, как только увидел, окинул изучающим взглядом. Валентина, кстати, тоже заметила, что муж был чем-то расстроен, а может, просто это ей показалось, потому как хотела побыстрей пройти в дом. Но Егор встал и спросил неуверенно будто, в чем-то сомневающимся, голосом:

– - Тебе уже сказали, да?

– - Ты о чем? -- переспросила Валентина и остановилась. Поглядев на мужа, подумала: "Неужели из диспансера сообщили, и он все знает? Ведь ни ему, ни Лене даже словом не обмолвилась? А может, с его мамой что случилось?" Мысли путались, суть вопроса мужа Валентина так и не поняла.

– - Погляди, на кого ты похожа, -- не отставал между тем Егор. -- Разве ж так можно убиваться.

– - Ну чего пристал? Мне самой не по себе, плохо мне, пойду полежу, потом поговорим.

– - Успокойся и не изводи себя. Видно, так тому и быть, сам места не нахожу. Все как-то неожиданно, ну кто мог представить? Ээ-х, жизнь наша никчемная, -- воскликнул Егор расстроенно. -- Да ты присядь, присядь на скамейку, чего стоишь-то, -- сказал он. Взяв жену за руку, подвел к скамейке и усадил рядом с собой.

– - Слушай, ты случайно без меня тут не тяпнул? -- спросила Валентина, посмотрев на мужа придирчивым долгим взглядом. Принюхалась, но нет, муж был трезв. Подумала, когда же с диспансера успели так быстро предупредить? Ведь сидел специально и дожидался, возился бы в своем сарае и возился. Известно, когда дело у больного безнадежно, когда нет никакого шанса и никакой надежды, то врачи об этом ставят в известность кого-то из его близких родственников. "Вот наверно и известили, а он вместо того, чтобы помолчать, необдуманно брякнул". Подумала -- и на глаза, словно того дожидаясь, навернулись слезы. А Егор между тем придвинулся ближе, обнял и стал ласково успокаивать. Положив к нему на плечо голову, Валентина за­плакала. Егор примолк, а у нее слезы будто прорвало.

– - Ну ладно, хватит, успокойся! Нельзя так, -- ворковал Егор над ухом, поглаживая жену по спине своей широкой ладонью. Такая ласка у него была вообще-то в дефиците, скуп Егор был на нее.

"Запереживал, однако, муженек, запереживал, боится без меня один остаться", -- подумала Валентина. Ведь с ней-то ему было всегда спокойно и хорошо. Домашние заботы, кроме дел своих его вообще мало касались. В магазин, кроме как за хлебом да за молоком, никогда не ходил, всегда накормлен, обихожен, наглажен, а в доме чистота и порядок. На детей тоже приятно поглядеть: не дурны собой, чистоплотны и к жизни приспособлены. Разве ж это не ее, как матери, заслуга? Чего ж хорошего ожидает, если бобылем останется?