Не было бы счастья
Шрифт:
Чай, свой фирменный, тоже заваривал и подавал Герман Александрович, но «спасибо» за ужин мужчины снова оба сказали Ларисе. Может быть, для того, чтобы с чистой совестью смыться с кухни, оставив ее наводить порядок.
Когда, управившись, Лариса присоединилась к ним, уже был включен телевизор, шли вечерние новости на втором канале. Тихие радости обыкновенного семейного вечера. Она хотела пройти в комнату, где провела последние две ночи, — собрать вещички, но Ярослав поймал ее за рукав, усадил на диван рядом с собой, положил здоровую руку на плечи, не то обнимая, не то придерживая. Лариса не стала вырываться. Это было так прекрасно, расслабиться
— Ладно, мне уже пора, а то совсем…
— Куда? — Рука Ярослава надавила ей на плечи, не давая подняться.
— Мне домой надо…
— Ага, помню, попугая кормить, — кивнул Ярослав. — Жаль птичку, но ничего не выйдет, я тебя не пущу.
— Слава, но это же неудобно, — зашептала она, покосившись на Германа Александровича, который решительно отвернулся от них и теперь внимательно вглядывался в экран, где как раз начался блок рекламы. Очередная девица элегантно демонстрировала подмышки, убеждая человечество в преимуществах употребленного ею дезодоранта.
— Ничего неудобного. — Он даже не подумал понизить голос. — И вообще, я уже привык к мысли, что ты остаешься.
— А ты отвыкни. Мне ведь теперь даже спать негде будет. — Лариса почувствовала, что начинает неудержимо краснеть.
— К сведению некоторых, мой диван прекрасно раскладывается. Даже с учетом твоей привычки разворачиваться во сне поперек постели, места нам обоим хватит.
— О чем ты говоришь! — Она вспыхнула так, что чуть слезы из глаз не брызнули.
Ярослав завороженно смотрел на нее.
— Лариска, теперь я знаю, почему я в тебя влюбился! В жизни не видел женщины, которая так краснеет!
— Слава, как ты можешь так, при отце… — совсем жалобно пискнула она.
— Я ничего не слышу, — проинформировал Герман Александрович, упорно не сводящий взгляда с экрана. Девицу сменили резвящиеся младенцы с самыми сухими и чистыми попками в мире. — Но если мое мнение тоже считается, то я голосую «за»! Славику необходимы сейчас уход и забота. Женская рука, понимаете, Ларочка?
— То есть я должна остаться здесь в качестве сиделки?
— Если тебе так проще, — развеселился Ярослав, поняв, что она готова сдаться. — И почему тебе всегда нужны строгие определения и четкие формулировки? Как тебя вообще занесло в гуманитарии с таким математическим складом ума?
— Прекрати издеваться, а то точно останешься без сиделки!
— Молчу! — Он прижал ее к себе.
Лариса тихонько вздохнула. Приличия, конечно… но если быть честной, то меньше всего ей сейчас хотелось уходить, да и не только сейчас. Ей хотелось остаться в этом доме и с этим мужчиной насовсем.
Насовсем или нет, но по крайней мере временно вопрос был решен. Лариса осталась. На следующий день она вышла на работу — проводила уроки в колледже, занималась с учениками у себя дома, но вечером неизменно возвращалась в квартиру Козыревых, постепенно обживая ее. Все больше ее вещей появлялось во всех комнатах, и Ярослав просто млел от счастья, глядя на высовывающиеся из-под дивана тапочки, на косметичку, брошенную
На кухне, кроме фартука с оборочками, появилась масса каких-то приспособлений для мытья посуды — всякие губки, щеточки, специальные гели и чистящие порошки. Герман Александрович, обходившийся до сих пор обыкновенной тряпочкой и мылом, удивленно приподнимал брови, но не спорил. Он мудро решил, что раз она все это приволокла, значит, она и собирается пользоваться этими чудесами науки в дальнейшем, и больше к раковине не подходил.
На тумбочке под зеркалом в коридоре лежал целый набор массажных щеток и выстроилось полдюжины тюбиков помады. В ванной, в стаканчике, стояла третья зубная щетка, особенно почему-то умилявшая Ярослава, а на полочке в отдельной мыльнице лежало какое-то особенное мыло для лица, которое Лариса категорически запретила трогать. Естественно, Ярослав однажды намылился им, но ничего особенного не заметил — мыло как мыло. Душистое. Кроме того, еще куча всякого рода флаконов — пенки, кремы, шампуни…
— Сложное это дело — быть женщиной, — так выразил произведенное на него всем этим изобилием впечатление Герман Александрович. — Нам, мужикам, проще — побрился, причесался и — Вася!
Кроме того, Лариса по вечерам вязала. Ярослав, конечно, видел, что у нее в доме полно очень удобных, разных размеров и формы, подушечек в красивых вязаных наволочках, но никогда не задумывался о том, откуда они взялись. Как и о том, откуда на кухонных табуретках плотные, тоже вязаные, покрытия. Про подушечки Лариса не заговаривала, но вот холодные и жесткие табуреты раскритиковала и, притащив из дома целую корзинку с разными спицами-крючками и мотками разноцветной пряжи, усердно занялась плетением пестрых ковриков. На первый она потратила всего два вечера, потом, обеспечив себя удобным сиденьем, бралась за вязание, только когда смотрела телевизор.
Плечо у Ярослава заживало, по выражению врача, делавшего перевязки, как по учебнику. Он уже выходил из дома не только на перевязки — съездил пару раз в милицию, поговорил с Одиноковым.
— Ищем, — печально говорил Виктор Васильевич, — но вы же понимаете…
Ярослав, разумеется, понимал. Тем не менее мысль о том, что Карманов может по-прежнему бродить вокруг с пистолетом, несколько нервировала. Впрочем, день шел за днем, ничего не происходило, и тревога постепенно стихала, отступая перед ежедневными житейскими делами. Начиналось лето — пора строительства, и пошла новая волна заказчиков. Не слишком обращая внимание на недовольное ворчание отца, он постепенно приступил к работе. Очень постепенно, потому что постоянно отвлекали посетители — друзья и знакомые, до которых доходили самые невероятные слухи о его ранении.
Один старый приятель приехал «попрощаться с умирающим», поскольку ему стало известно, что Ярослава изрешетили автоматной очередью во время мафиозной разборки. Другому было точно известно, что Ярослава взорвали в машине и врачам пришлось ампутировать правую ногу по самое колено. Предложение сходить на стоянку и убедиться самому, что целехонькая «ауди» стоит на месте, а также предъявленные в полном ассортименте ноги, как левая, так и предположительно отсутствующая правая, посетителя ни в чем не убедили. Ногу он обозвал протезом и предложил Ярославу станцевать. Герман Александрович не выдержал этой бредовой сцены, вышел из своей комнаты, наорал на придурка и выгнал его.