(не)Чужая жена
Шрифт:
– Закройся, Богиня! Еще раз услышу…
– Выпустите Орлову, немедленно, – голос Корсакова словно пускает ток по венам. Глубокий бархатный низкий баритон с хрипотцой. Почти бас.
Подобострастный сотрудник органов подскакивает, начинает греметь ключами, потом хватает меня за локоть и выволакивает в коридор.
– Нежнее, товарищ капитан, мы же не хотим, чтобы эта ваша… Богиня, написала в ООН, правда? – я неожиданно для себя вижу лучики счастья вокруг его глаз.
Он
Мне хочется умереть. В который раз за вечер.
– Ты, деваха, не говори им ничего! Пописай, а потом требуй адвоката! Это не тебя сюда сажать должны, а тех, кто тебя оприходовал.
Я не могу двинуться с места, кажется, я сделаю шаг и… опозорюсь. Меня колотит противная мелкая дрожь.
Корсаков сурово смотрит на сотрудников полиции, стоящих в коридоре.
– Откуда информация о том, что девушку изнасиловали? – буквально рычит он.
– Да это… хм… Александр Николаевич, это Богиня сочиняет. Никто ее не насиловал… наверное…
– Василиса? – он поворачивается ко мне, стрельнув масляным взглядом, делает шаг, я вдыхаю аромат его одеколона, и меня ведет. Я понимаю, что теряю сознание.
Краем глаза я успеваю увидеть ту, которую полицейский называл Богиней.
Она реально выглядит как божество. Помоечное божество. Рыжие кудри обрамляют одутловатое, спитое, синюшное лицо. Губы вывернуты как пельмени, накрашены ярко-красной помадой. Веки густо замазаны синим. Свои брови выщипаны и нарисованы прямые, черные.
Сразу ясно, что Богиня – алкоголичка со стажем.
Хотя одета она странно для алкашки – ярко-алое пальто, правда, очень потрепанное, в каких-то диких заплатках, перчатки с обрезанными пальцами. На голове у нее водружена шляпка с вуалеткой! Да-да! Бордовая шляпка с черной вуалеткой! Конечно, тоже совсем не новая. А на ногах – лаковые сапоги на какой-то чудовищной платформе. Классическая бабка-фрик!
Богиня…
Почему-то подумалось перед тем, как провалиться в забытье – я ведь тоже могу скатиться вот до такого состояния.
Мне казалось, я упаду на пол. Но я падаю прямо в объятия главы холдинга «АК-Корпорэйшн».
***
Словно сквозь вату до меня доносится:
– Мать вашу за ногу, где у вас тут?.. Только нормальное помещение покажите, для сотрудников, а не для…
Он кажется мне большим. Очень большим. И очень теплым. Нет, не кажется, он такой и есть!
И руки у него такие… крепкие. Я, наверное, совсем ничего не соображаю, потому что чувствую, как сжимаю его бицепс, провожу ладонью.
Мне очень нравится. И вообще – хорошо бы остаться тут навсегда.
Я помню, что у Антона
А Корсар очень высокий, с ним можно надеть шпильку хоть пятнадцать сантиметров, и все равно будешь ему по плечо! Это мы проходили.
Если бы он не был таким гадом и мошенником…
Господи, о чем я только думаю? Идиотка. Глупая гусыня…
А он тем временем тащит меня по коридору. Куда?
Он словно отвечает на мой невысказанный вопрос.
– Сейчас, малышка, все будет хорошо. Обещаю, найду тварей, которые посмели к тебе прикоснуться. Землю жрать будут.
Наверное, Корсар полагает, что я без сознания, но я все-таки все понимаю и слышу.
Только очень сильно кружится голова и живот болит.
Открывается какая-то дверь. В глаза лупит яркий свет.
– Твою ж мать-то… Это сортир в отделении или долбанный Лас-Вегас?
Я усмехаюсь – лексикон у него чуть поприличней, чем у тех гопников, которые сняли с меня шубу.
– Вася, ты как? Василиса Викторовна? Стоять можешь?
Я могу. Наверное.
Он открывает еще одну дверь. Я наконец-то вижу вожделенное сантехническое чудо.
Корсаков рычит.
– Хорошо хоть не золотой. Помочь?
Я поднимаю на него глаза.
Он смотрит так… Словно размышляя, пристукнуть меня тут втихаря или… или поцеловать.
Господи, я реально так думаю?
Сглатываю, опускаю голову – он вечно читал все на моем лице. Если и сейчас прочитает, будет очень и очень стыдно.
– Пожалуйста… уйдите… – все, что могу выдавить из себя, стараясь на него не смотреть. Но краем глаза вижу – усмехнулся. Нет. Скорее, улыбнулся, одними кончиками губ. По-доброму.
Корсаков? Мне? По-доброму?
Наверное, мое состояние измененной реальности где-то сбоило.
Потому что он не мог со мной по-доброму. Не после того, что я сделала.
Или…
Господи, он что, реально думает, что меня изнасиловали, и просто жалеет?
Я всхлипываю, потому что все еще хуже, чем я думала.
Просто жесть – это выражение мой бывший шеф очень любил.
Когда узнал о моем предательстве – ну, это он считал мой поступок предательством, а я считала, что поступаю справедливо! – так вот, тогда первое, что он сказал, было именно это.