Не гореть!
Шрифт:
Денис легко улыбнулся, точно зная, что она сейчас задыхается от их поцелуя так же, как и он. Слышал сердце, бившееся в грудную клетку. Какая разница, ее или собственное. Два сразу, сливавшихся в одном общем ударе. И сходил с ума, как никогда раньше. Ни с одной женщиной. Не иначе, чтобы остаться стоять на ногах, она закинула руки ему на плечи, пробежала ладонью по затылку, пальцами — по волосам, зарываясь в них. И, горячо отвечая на поцелуй, забывала себя, забывала то, из чего она, Оля Надёжкина, состоит, что есть ее суть, что есть ее правда. Вся она была в нем. Впервые в жизни. Не так много было в той жизни,
И убеждалась, что они совпадают. Идеально совпадают в прикосновениях, в ощущениях кожи под пальцами, в отчаянной жажде друг друга.
Они совпадают.
Она с ним, а он с ней.
Стоп-краны сорвало, и Басаргин, больше не имея сил сдерживаться, оторвал Олю от пола и, устроив ее перед собой на столе, оказался между ее коленей. Он по-прежнему не разрывал поцелуя, и его ладони, оказавшиеся под шерстью свитера, нежно касались ее живота и выпирающих ребер.
Этот момент полета, когда ее ноги отделились от надежной опоры и она зависла в его руках, вдруг неожиданно вернул ее на землю. Оля в панике задергалась и, уже понимая, что надо делать, сожалела о том, что все закончилось. Для нее — уже все закончилось. А его руки — все еще ласкают ее.
Отняв у него губы, она отчаянно вскрикнула:
— Перестань!
— Олька, — хрипло выдохнул Денис, все еще удерживая ее в своих руках и ощущая податливость девичьего тела в отличие от слов, которые она говорила.
— Я хотела… хотела… подальше от тебя держаться, я честно пробовала, — горячо зашептала она, глядя ему в глаза: — Для меня это просто дружба, понимаешь? Дружба и секс в моем случае несовместимы.
— Глупая, — также шептал Дэн, касаясь губами Олиного уха. — Какая дружба….
— Отпусти меня, пожалуйста.
— Ты правда этого хочешь? — он улыбнулся, целуя ее шею.
Оля вздрогнула от этого прикосновения. Такого нежного, такого… Вздрогнула и тут же заставила себя отодвинуться, насколько позволяла поверхность столешницы.
— Ну, допустим, переспим мы, — ее шепот стал злым, наполняясь откуда-то из того узла внизу живота, который все еще не давал ей расслабиться. — Давай. Прям сейчас. Отстанешь?
Эта ее злость в голосе отрезвила Басаргина. В глаза, изучавшие Олино лицо, медленно возвращалась ясность. Он отпустил ее, но ладони сами сжались в кулаки, которыми он снова оперся о стол.
— Черт, Оля! По-твоему, мне трахаться не с кем?
— Уверена, что у тебя масса вариантов! Но пока меня не расколол, банально никого другого не хочется. Ты зациклился, Дэн. Могу помочь разок, мне тоже уже надоело, что ты изображаешь заботу.
Басаргин с такой силой шарахнул по столешнице, что Оля почти подпрыгнула на ней. Отступил на шаг. Пытался поймать ее взгляд и, практически перестав владеть собой, рявкнул:
— Ты можешь сколько угодно обманывать меня. Себя не обманывай! Повзрослеешь — звони!
Он резко развернулся и вылетел из дома, громко хлопнув дверью. Через мгновение за окном заревел двигатель заведенной машины. И в кухонное окно Оля видела, как от калитки рванул его глянцевый, вечно надраенный Тигуан.
Спрыгнула со стола, бросилась к сумке — доставать телефон. Псих!
И она хороша, дура.
В таком состоянии, после суток в карауле. За рулем.
Дурак!
И дура!
Дура,
Если бы она могла ненавидеть его за то, что он натворил восемь лет назад с Дианой, то ей, определенно, было бы гораздо легче. Но сейчас Оля, как заведенная, думала только о том, чтобы он остался цел и невредим.
«Я не хочу ждать три дня, чтобы узнать, что ты доехал без происшествий», — улетело в мобильную сеть спустя пятнадцать минут ее борьбы с собой, пару десятков набранных и стертых сообщений и, наконец, обреченного смирения перед тем, что «не гореть!» — уже не получится.
[1] Главная героиня повести Б. Бедного «Девчата», экранизированной в 1961 году, где роль Тоси была исполнена Н. Румянцевой.
07. Нормативы по мужским показателям
Обычно Надёжкина радовалась выходам на работу после сессии почти как празднику — возвращение к любимой деятельности и в привычный ареал обитания было сродни тому, как если бы она переступала порог своего второго дома после долгого отсутствия. А родная часть для нее во многом и была тем самым вторым домом.
Оля очень хорошо понимала, что случайные люди в спасательную службу не попадают. Даже если всего лишь, как она, в радиотелефонисты. Этой профессией надо быть пронизанным до мозга костей, чтобы в ней удержаться. А понимание, что занимаешься правильным делом, размещено в подкорке. Как правило, пожарные выращиваются не в институтах. Они приходят из семей. Вот, например, Гена Колтовой — чего только в жизни ни творил, а оказался здесь. Не иначе по зову крови. У него отец — мчс-ник на пенсии, мать — психолог в пожарной части, по сей день работает. Или даже пусть Каланча — у того вообще династия. И он весь такой красивый в боёвке — неизвестно в каком поколении пожарный.
Себя Оля тоже очень хорошо помнила, семнадцатилетнюю, твердо решившую искать работу в профессии, которой хотела посвятить жизнь, как бы высокопарно это ни звучало. Впрочем, семнадцать лет и максимализм идут рука об руку. И тогда же можно было принимать все ее слова и уверения в том, кем она хочет стать «когда вырастет», как нечто такое, от чего можно отмахнуться.
Отмахивался от нее и начальник части, куда она сунулась первым делом, едва сдав вступительные экзамены. Олька ткнула наугад, а попала в Пирогова. «К мамкам, к бабкам, в школу! И чтоб я тебя тут больше не видел!» — рычал тогда полкан, нисколько не проникнувшись ее пламенной речью о благородстве выбранной специальности. Озвучивание университета, в котором она с сентября значилась в студентах, его не охладило, даже наоборот, ужаснуло: «Ты куда лезешь, дитё?»
Но его махания и вздохи на Ольку не действовали. Двадцать седьмую ГПСЧ она брала приступом. И в конце концов, Пирогов сдался: «Исполнится восемнадцать — приходи. Сейчас по закону взять тебя не могу». Он думал, что выторговал отсрочку. Целых пять месяцев! За это время могло произойти что угодно. Например, Оля завалила бы первую сессию. Или уехала б в другой город. Или просто нашла бы новое увлечение. В общем, Пирогов забыл о ней почти на полгода, надеясь, что и пигалица забудет. Какое там!