Не говори маме
Шрифт:
— Джон того не стоит.
Золотые слова. Мои же слова.
Мы разлетаемся в стороны, как столкнувшиеся бильярдные шары.
— Почему ты Барабашка?
— Как-нибудь потом расскажу.
— Договорились. Я пойду, ладно?
— Да, иди.
От него все еще фонит бедой — даже за дверью, в коридоре, мне в спину, когда я иду и чувствую, что иду не туда.
***
— Что ты наделала-а-а!
До чего же холодно. А здесь еще холоднее — может, близость земли? Открытое пространство? Близость открытой земли? Пространство близости?
И снова:
— Доча, что ты наделала?
Маша тихонько плачет, уткнувшись в мой шарф. Я не чувствую ничего
Венок заказывала Маша. «От друзей». Если тебе интересно, он не плачет. Много курит, куртка у него новая. Поглядывает на парковку возле церкви — озяб, и еще заметно, что ему скучно.
Я принесла брошь. Того самого мотылька из бордового бисера и стразовых цепей, который тебе понравился. Его сделала моя московская подруга, она любит котов и книги Фредрика Бакмана. Это был подарок на день рождения. Роскошный мотыль, здоровенный. Пусть будет у тебя, вот здесь, под рукой.
Мы не едем на поминки в кафе: Стася как самая близкая подруга собирает всех у себя. Я, наверное, откажусь. Не хочу наблюдать за тем, как трагедия превращается в фарс с пьяным смехом, шуточками и обнимашками на балконе, когда никто уже и не помнит, зачем все вообще собрались. Я безумно устала и хочу домой. Двое копателей в замызганных брюках сноровисто втыкают в земляной холмик венки. Все потихоньку тянутся к автобусам, возле Вики остается только ее мама.
А мне на остановку.
— Майя!
Я настолько не ожидаю услышать этот голос, что замираю вместо того, чтобы ускорить шаг. А он подходит как ни в чем не бывало, можно подумать, только вчера распрощались:
— Ты разве не с нами?
Стоит — как на фото в «инстаграме»: челочка набок, в ушах «эйрподс», в пальцах сигарета, за спиной кладбище. Невозможно разглядеть, где оно заканчивается: склон оврага и тот утыкан крестами — и дальше, дальше, дальше…
— Нет.
— Жаль. Я хотел с тобой поговорить.
В его «я хотел» невыносимо много «я». Гораздо больше, чем всего остального, — за этим «я» должны бежать, откладывая в сторону все дела, тянуться, как к костру в мороз, путаться в ногах, поскальзываться, падать и подниматься, но спешить, спешить туда, где виднеется «я» Джона с протянутой навстречу рукой.
— Говори.
Он оглядывается на автобусы: все уже внутри, кто-то ведет под руку вмиг постаревшую маму Вики.
— Я так понял, предлагать взаимно удалить посты бессмысленно…
— Симпатичная куртка.
Джон непонимающе опускает взгляд на пламенеющий алым пуховик — этой паузы хватает для того, чтобы я продолжила путь.
— Твой Терпигорев — тоже не ангел!
Ой, вот только не надо.
— Приходи
Бла-бла-бла.
— Я буду ждать!
Бла.
***
«Зря ты не поехала с нами, тут жара.
Слушали твой подкаст через колонку. Джону объявили бойкот.
С ним никто не разговаривает.
Стаська хотела напомнить, что она тут хозяйка, но ее все послали.
Савва тоже про тебя написал — про распродажу, Яну и подкаст.
О чем ты говорила с Джоном на кладбище?»
«Да так. Мне кажется, он хочет помириться.
Намекал, что Савва — нехороший человек».
«Ревнует и бесится, что не его выбрали».
«Никого я не выбирала. Вы уже разошлись?»
«Мы в кафешке. Стаська нас выгнала.
Приходи.
Будешь мириться с ним?»
«Как ты это себе представляешь?»
«Приходи, мы пока сидим. Все немного в шоке от магии.
Он реально затирал девчонкам, что он король и колдун?»
«Увы.
Насчет кафе я пас. Не обижайтесь. Много дел».
Я открываю ящик письменного стола, в котором должен лежать дневник Марта, но его там нет.
***
Как же она орала. Никогда ее такой не видела. И «зачем ты притащила в дом эту дрянь», и «мы договаривались, что я о нем не услышу» — последнее, кстати, несправедливо, потому что тетя Поля действительно ни разу не слышала от меня ни о Марте, ни о том, что с ним связано. Объяснять ей про подкаст и его важность для меня можно было даже не пытаться. Дневник так и не вернула. Сказала, что порвала и выбросила в уличный контейнер. Вот так я и лишилась своих «уникальных материалов». Лежала без сна, смотрела в потолок и думала: ладно, пусть. Зато я наконец перестану туда возвращаться. Сотру все голосовые. Однако у моей истории другой финал. Саша Сорина, написавшая огромную статью о «санитарах», так и не смогла отыскать сына Рушки. Но у меня есть шанс. И даже повод для встречи: два года. Скоро будет два года, как не стало папы. Если Константин Гнатюк все еще живет в бабушкиной деревне в том же самом доме — я его найду.
Подкаст подарил мне больше, чем я рассчитывала, — и это вовсе не про количество прослушиваний. Даже не про последний выпуск. Я смотрела на них, этих убитых людей, и они стали близкими для меня. Смотрела на Марта — и он отдалился, спрятался за их спинами: я его не знала. И на себя смотрела тоже. Так долго и пристально, что увиденное перестало меня пугать.
***
О бойкоте становится ясно на следующий день. Джон в колледже не появляется. Ильи тоже не видно. Стася грустит в одиночестве, и над ней словно навис невидимый колпак: даже когда она идет по оживленному коридору, никто не приближается к ней вплотную. Незнакомые ребята подходят, чтобы похлопать меня по плечу. Девушки молча берут за руки и сразу же отпускают. Обычно чужие прикосновения выбивают меня из колеи, обняться и поплакать — совсем не моя история, но сегодня они не раздражают. Наоборот: кажется, будто все эти руки принадлежат одному родному человеку, приподнимают меня над полом и покачивают — такие надежные…
Я подхожу к ней на улице. Она курит, я тоже достаю свой «айкос» и встаю рядом — нет, никаких воображаемых колпаков, ничего такого, что пружинисто оттолкнуло бы меня в сторону.
— Стась, а где Джон?
Тут у нее начинают дрожать губы, и сама она кривится — совсем как мой племянник Митя, прежде чем открыть рот и призвать на помощь весь мир.
— Не произноси его имя!
Пока что я не вполне понимаю посыл этой фразы: потому что он мудак или потому что я?