Не хочу в рюкзак
Шрифт:
«Байкал! Ах, как это чудесно — Байкал!.. Витя, говорят, ты ел омуля? Ну и как?..»
Любимое Машино место в автобусе — рядом с шофером — уже захватила одна из эквилибристок.
Телеграфом попросили вычеркнуть имя Маши Соловей из афиш.
Тетя Сима начислила ей отпускные и дорожные — одним словом, выдали расчет.
Маша знала, что когда-то это должно было произойти. Но она не думала, что все это будет ранить так сильно. По временам ей казалось, что даже верблюд Байнур не берет хлеб из ее рук,
Маша плакала, колебалась.
Измаил все видел, но не делал никаких попыток помочь ей. Он внутренне сжался и молчал. «Выбирай!» — казалось, говорило все его поведение.
— Сегодня закрытие... — нерешительно, боясь разреветься, сказала Маша.
— Угу. — Измаил даже не оторвался от книги.
— Приду поздно.
— Угу.
Маша остановилась за его спиной. «Ну, обернись! Скажи что-нибудь ласковое!..» Измаил продолжал читать.
— Я... ухожу, — сказала Маша, стараясь, чтобы это прозвучало как можно беспечнее. — Не скучай!
— Что ты?! Я с парнями. Будь здорова! — Измаил лишь на мгновение отвел глаза от книги.
Маша ушла.
«Какой он сильный, — думала она по дороге. — У него все ясно и просто! Мне бы так...»
К привычному восхищению силой Измаила вдруг примешалась щемящая печаль. «Сильный, сильный... Всегда сильный. В броне. А как же быть тем, кто без брони?»
В цирке ее печаль усилилась, перешла в уныние.
Тетя Сима ходила с заплаканными глазами. Байнур заболел, и его номер отменили. Зрителей было мало.
И хотя проходы к манежу были уставлены последними осенними цветами, праздника в шапито не получалось.
Маша переоделась. Перед выходом на арену ее охватило оцепенение. Замирающая дробь барабана, неясный шум невидимого за портьерами зала — неужели все это в последний раз?!
Ведущий дважды повторил ее имя, а Маша все не могла двинуться с места.
— Что же вы?.. — укоризненно и мягко подтолкнул ее кто-то в спину.
Маша оглянулась. Витя! Но почему же — «вы»? Где его ласковое, родственное: «Машенька... смелей, рысенок...»? Куда все это уплывает, исчезает — навсегда?!
Она выбежала на арену, всем телом ощущая последний свет юпитеров, последние рукоплескания, последний детский взгляд из второго ряда...
От напряжения работала плохо. Но зрители были настроены добродушно и наградили ее выступление щедрыми аплодисментами.
Как во сне, Маша покинула арену.
Едва она скрылась за кулисами, как ее подхватили, усадили в кресло и в нем подняли на вытянутых руках.
Все закачалось, поплыло, послышался чей-то негромкий смех... Маша закрыла глаза.
«Все-таки я еще своя у них...» — мелькнуло в голове.
Она давно знала эту старую цирковую традицию: в день закрытия после каждого
Не дождавшись, когда ее опустят на землю, Маша соскочила с кресла, судорожно обняла парней в униформе и выбежала во дворик.
— Байнур, Байнур! Что же мне делать?! — Плача, Маша обхватила руками шею верблюда.
Байнур медленно и равнодушно пережевывал жвачку. Под ладонью Маши вздрагивали старые, жесткие мускулы.
— У Байнура совета просишь... А родную тетку, заменившую тебе мать, не слушала... — раздался за спиной голос, полный обиды.
Маша перестала плакать. Но шею Байнура не отпускала.
— Все жить торопишься, — продолжала тетка. — Легко бросаешься самым дорогим... Цирк тебе не нужен... На электронику потянуло. Как же — красиво и модно звучит! А что она тебе, электроника, если ты рождена артисткой?! Спохватишься — да поздно будет, умрет в тебе талант! В костер и тот дрова подбрасывать надо...
Маша в последний раз погладила шею Байнура. Выпрямилась.
— Я благодарна вам, но... не надо мучать друг друга. Хочу жить своим умом... Я так решила.
Она быстро прошла мимо тетки. Переодевшись в платье и накинув на плечи плащ, проскользнула мимо накрытого к прощальному банкету стола, выбежала на улицу.
Все. С цирком покончено. Она будет писать письма, приезжать к тетке в гости, покупать билет в первый ряд — но не больше! Она теперь взрослая. У нее муж, друзья, впереди — учеба...
Измаил драил пол в коридоре. Маша вспомнила: их очередь.
— Майка, бедный мой! Я сейчас...
Измаил разогнулся, и Маша только сейчас увидела, до чего он осунулся, побледнел. Она поднялась на цыпочках и поцеловала его.
— На работе... все нормально? — спросил Измаил.
— Нормально. Они уедут завтра, — ответила Маша, поняв его тревогу.
«Они» — это слово обрадовало Измаила. «Они» — значит, без Маши, значит, с цирком покончено! Он стиснул ее плечи и громко заговорил :
— Маруся, ты... иди приляг. Ты с работы, устала... Иди. А я быстро домою — и к тебе...
— Ладно, — улыбнулась Маша, покоренная его радостью. — Иду!
Она сбегала в комнату, натянула цирковое черное трико, надела Измаилову рубашку и вернулась ему помогать. Он было запротестовал, но и рад был одновременно.
Близилась полночь. В коридоре тихо, горит одна лампочка. У окон, в укромных закоулках, пары влюбленных. Стоят. Шепчутся. Молчат...
Маша в нерешительности остановилась перед одной парой. Измаил поспешил ей на помощь. Ничего не говоря, он взял парня за плечи и ласково переставил шага на три в сторону. Девушка машинально передвинулась тоже.