Не исчезай
Шрифт:
«Я не согласна! Надо знать что происходит в мире… Неужели тебя это не интересует?»
«Интересует… не интересует… Что за стихотворение такое?»
«О войне стихотворение. Хочешь, я тебе ссылку пришлю? А вообще я его перевожу…»
«Ты? Зачем?»
«Как зачем? Чтобы перевести…»
3
Фабула обозначилась пунктирной линией, размытыми образами (писателям необходимо домысливать, доделывать реальность, вносить в нее черты жизни неслучившейся, пригрезившейся в тишине библиотек, ночью, когда сон бежит от сомкнутых век).
Однажды, готовясь к очередному дню, стоя под душем, пытаясь очнуться
Так, постепенно, стали вырисовываться черты героини задуманного ею романа, приобретая внешние и внутренние атрибуты.
Глава седьмая
Легенда о Лилит
1
Роман, начатый N, состоял из трех частей: появление призрака, судьба писательницы, переплетающаяся с судьбой поэта, конфликт. События следовало развивать, руководствуясь тщательно составленным планом, согласно формулам из популярных книг: «В соответствии с правилами сюжетных построений».
Она уже знала ее заветные черты, предчувствовала. Можно сказать, породнилась с ней. Нина верила в совпадения; ей нужен был реальный двойник персонажа. Вялая, мечтательная, несобранная – как хорошо встряхнуть такую, перевернуть ей всю жизнь. Роман завершится столкновением, блистательным скандалом. Она еще не придумала кого и с кем. Конфликт (так представлялось писательнице N) – основа жизни: столкновение противоположностей, взрыв, выброс энергии в пространство, пересечение сюжетных линий, перекресток судеб – в мире и во времени. Детали и природа конфликта казались несущественными. Оставалось выбрать форму.
Любимым выражением, которое подхватила у давнего своего друга, художника Георгия, было: «Не важно что говорят, важно кто говорит».
2
Перед отходом ко сну она припоминала все то, что не удалось сделать за день. Укрывшись до подбородка тяжелым одеялом, привезенным еще из России, писательница L жаждала, уходя в сон, представить что-нибудь утешительное, как бывало в юности, когда мечтала о любви, воображая себя желанной, прелестной, изящной. Чаще всего это были кисельные мечты, подобные историям в мягких обложках, которыми зачитываются домохозяйки, нечто среднее между сказками и эротическими видениями. Вместо этого, не находя себе оправданий, она предавалась самобичеванию.
Нехватка времени. Усталость – основная препона на пути к себе. Она не успевала писать, записывать. Домашний компьютер оккупировал супруг. Уговаривала себя, что пишет мысленно, ощущениями, образом мыслей. Так пишут стихи – на ходу, в промежутках
Жизнь, убаюканная прозой, – сладчайшая доля. Поэзия лихорадочна и болезненна. Поэзия пугала. Зато отдавшись писательскому занятию, она испытывала острое наслаждение, храня в груди тайну сладкого, мучительного времяпрепровождения. Общаясь с окружающими, то и дело напоминала себе об избранности своей. Лелеяла мысль: узнав, угадав сокрытое от поверхностного взгляда «я», ее найдут… Люба не очень представляла последствия такого «узнавания». Мечталось – возвышенные. Мнилась ей всеобщая любовь, слава. Новые люди, связи, иная судьба. Новая, улучшенная Люба.
Увлекшись собой, отдавшись писательству, этому волшебному пристрастию, всей душой, порой забывала элементарные реалии жизни. Уходила от чувств, связей, семьи, от людей. Текст заменял жизнь. Порой казалось: текст затягивает, овладевает ею; текст и есть жизнь. Она же, отдаваясь его течению, вступает в сакральную связь со словами, с мощным его потоком. В связь, подобную сексу. Текст проникал в нее, она вбирала его в себя, растворялась, оплодотворяя его. Безоглядно, всецело, полней, чем если бы отдавалась мужчине, – со страстью, бесстыдно, откровенно, вслепую. Выдав на потребу душу, память, мозг – всю себя, а не только смертную плоть. Могущество большее, чем обладание телом. Слияние более полное, более глубокое, чем вхождение в плоть; более яростное, чем любовь. Проникновенней, безумней, со всей возможной отдачей, переставая быть собой.
Я не знаю, что это… что именно заставляет меня, толкает, распирает мою душу… Что это за ощущение, желание выразить, понять. Не знаю, зачем оно дано мне. Когда я лежу под пальмами (или вспоминаю, как лежала под пальмами) и их ветви колышет ветер… Сухие, обожженные солнцем острия пальмовых листьев перебирает ветер, и они щелкают на ветру словно кастаньеты. Сухие щелчки – треск, постукивание каблучков или барабанных палочек.
Это единственное, что важно для меня, эти чувства, мысли. Чтобы выразить пронзительную эту боль, прекрасную, невыразимую боль бытия.
3
В те годы L перечитывала Набокова. На русском, потом на английском. Два текста, казалось бы, написанные двумя разными людьми. Столько совпадений! Эмигрант, жил в Новой Англии. Более полувека назад. Но совсем недалеко – в колледже Уэллсли – преподавал курс номер 201. Возможно, уже задумал «Лолиту». Попытаюсь, мечтала она, подобно Набокову… Напишу роман. Новая Англия странным образом настраивала. Направляла. Подсказывала – надо писать.
В 1962 году в Монтре, когда для фильма Кубрика Набоков создавал сценарий «Лолиты», он все еще надеялся вернуться в Америку. Чтобы поселиться здесь вновь. Стремился в Новую Англию. Говорил: «К ее горным тропам и библиотекам». Люба понимала. Горные тропы, библиотеки. Вершины, провалы. Наверх, к небу. Внутрь – в историю, в тексты.
В поисках информации о Фросте набрела на статью о совместном выступлении Набокова и Фроста в Бостоне. Эти двое встречались, даже выступали вместе. Не где-нибудь – в колледже Уэллсли, а еще в любимом Любой универмаге «Файлинс» (универмаг почил в бозе, теперь его место занимал чванливый «Мэйсис», в который Люба ходить не любила). После этого выступления, по прошествии семи лет, в 1952 году, Набоков с семьей даже недолго снимал дом Фроста в Кембридже, но переехал, решив, что не сможет там жить. Дом поэта Мороза был слишком холодным. [14] К тому же Фроста был заперт. свой рабочий кабинет, что тоже удивило и рассмешило Набоковых. От кого заперт? Удивительно ли, что Джон Шейд – более умеренная версия Фроста? [15]
14
Фрост (Frost) – в переводе «мороз».
15
В данном случае это утверждение Любы. Есть предположение, что в романе «Бледный огонь» Набоков провел параллели между главным героем и американским поэтом Робертом Фростом.