Не исчезай
Шрифт:
Жена его, Элинор, подобно матери поэта, болезненная, подверженная депрессиям женщина. Был ли он счастлив с ней? Каким был? Кем он был? Романтическим поэтом? Подобно отцу, упрямым, настойчивым, несговорчивым самодуром? Меж строк стихов сквозит лишь медленная мысль фермера-философа, отнюдь не романтика… Сдержанность человека Новой Англии. Зажатость, затаенность. Где эротизм, страсть? Где желание, вожделение? Где жизнь?
3
Представляется, что где-нибудь сохранилась ветхая тетрадь в твердом, взлохмаченном на углах переплете. Неизданные строчки. Пестрящие помарками, изжелта-серые бумажные листы. Рука поэта-фермера – корявые, неторопливые знаки, въевшиеся в страницы, застывшие во времени. Ненайденные. Утраченные,
По ночам, под утро, к ней приходят образы из чужой жизни. Туманный берег залива Сан-Франциско, крохотная фигурка на берегу, странное существо – ребенок, гном? Всплески набегающих волн, резкие крики чаек, взмахи руки человека, плывущего к горизонту; его голова – поплавок: вверх-вниз по волнам.
Женщина, выбравшая себе в любовники поэта. Воображаемые любовники! Могла бы подобрать кого-нибудь получше – кто бы ей помешал? Ричард Гир, Джордж Клуни, пожалуй, староваты, но Том Круз? Джонни Депп? Брэд Питт? Если уж говорить о поэтах, то Блок, Лермонтов, наконец, тоже были хороши собой!
Был ли он ей любовником? Впрочем, применимо ли это тяжеловатое и, пожалуй, устаревшее слово? Чем определить характер интимной связи? Чувствами? Каков перечень: коитус, «простые движения», поцелуи, объятия, семяизвержение, прочая влага? Пот ласк, слова, признания, чувства, встречи… все, вместе взятое? Для Любы оказалось достаточно самой атмосферы интимной, душевной близости, доверительности, секретности тайных встреч… Замалчивания. Любовь? Связь по общему умолчанию. Старомодность, романтичность – оторванность от реальной, динамичной жизни поколения. Не роптала, когда на горизонте судьбы стал маячить образ Роберта Фроста, умершего 29 января 1963 года в возрасте восьмидесяти девяти лет, в тот самый день, когда L исполнилось два годика. Накануне, 28 января, газета «Правда» опубликовала «признание», а следом уже «заявление» Шостаковича на коллегии Министерства культуры РСФСР: «…сейчас снижена требовательность к произведениям искусства и поощряется дурной вкус. Важно избавиться от плаксивых песенок». Впрочем, Фросту вряд ли подходит определение «плаксивого поэта». Согласна была на все. Почти на все.
…Позволить ему проникнуть в реальность, пробраться сквозь пелену сновидений, проскользнуть между явью и сном, когда – в предутренние часы – просыпаются все страхи, волнения; подспудные, подавляемые мысли – незваные, нежеланные гости. Пусть скользнет он меж простыней искушением, зыбким облаком, нежным призраком – неясный образ, сотканный из полузабытых строк, из самого сырого, прохладного воздуха Новой Англии…
А там, меж простыней, неискушенная женщина, посвятившая себя эмоциям. Не Ева – Психея, чья душа – робкая бунтовщица. Страдая, не смея, она затаилась. Свернулась клубком, замерла душа на дне колодца. Рядом с ней (в постели, мыслях, в воображении?) Роберт Фрост. Ах, какое имя – Роберт!.. Поэт, герой, почти ангел. Вестник. Избранности, любви? Все, что любила, чем дорожила, – книги, слова, идеи. Слово – это весть. Идея – это предвкушение. Послание. Поэзия – язык души. Поэт – посланец, вестник души. Оправдание всей жизни – вот чем была литература. Если описать окружающую жизнь или свою, может, тогда придет спасение? Страдания, потери – это аванс, плата за талант. Возможно, за будущее признание…
4
Может ли призрак заметить общую неприбранность? Нечищеные зубы? Волнует ли его состояние твоей кожи, небритые ноги, круги под глазами? Влажное белье? Или это ее, Любу, так беспокоит внешний вид? Даже рядом с призраком она ощущает свою несвободу. Истинный любовник-призрак обязан понять, принять. Узреть сущность ее, столь возвышенно удаленную от плоти.
– Люба, Люба, Любочка, прелестное дитя… Стремление к самоуничижению всем нам знакомо. И, несмотря на это, мы жаждем славы, мечтаем о понимании, всеобщей любви…
– Я совсем не хочу всеобщей любви! Ну, может, немножко славы. Даже не славы – известности, некоторого успеха. Да не успеха даже… может, понимания?..
– Кто
– Роберт, я хочу вас спросить… Вы любили жену?
Фрост закидывает большую голову, издает три громких звука: «Кха-Кха-Кха». Это смех. Словно железо проскрежетало по железу.
– О чем вы? Она была моей музой. Любовь – неверно понятое слово, ошибочное понятие. Я не мог быть без нее. Не мог существовать без моих женщин. Женщины – слабые существа. Но они могут все! Все, Люба, абсолютно все!
5
Роберт Фрост – то ли призрак умершего поэта, то ли порождение воображения, то ли вовсе непонятное существо… может, дух или дьявол… Возможно, ангел – ее ангел-хранитель? Посланный ей во спасение – чтобы не была одна, не теряла надежду, жила дальше, исполняла роль… Какая у нее роль? Фрост поможет разобраться.
Но он не просто дух, он – живой, теплый, ироничный. Сигару курит. Волосы у него… Какие у него волосы? Грива, слегка седеющая надо лбом. Молодой Фрост был хорош собой, теперь она это точно знает. Только у того, на портретах, романтичный, затуманенный взгляд, устремленный в будущее, может, в славу свою будущую. У этого – слегка прищуренный, вполне конкретный, словно знает что-то важное. Или вообще знает все. Люба смотрит на него с ожиданием, надеждой – поможет, направит, научит. Но еще с опасением – кто же он такой? Или это она себя должна опасаться? Но нет, подобные мысли ужасны – пугают, туманят, настораживают. Лучше принять его таким, как есть: в этом благопристойном, слегка старомодном, но дорогом пиджаке, с его сигарой и прищуром друга дома, такого приличного, необходимого, но и себе на уме. Откуда он пришел, куда уйдет? И уйдет ли?.. Лучше, чтобы не уходил. Пусть будет. Пусть спасет или хотя бы поможет. Без него и жизни нет.
6
– Роберт, вы не покинете меня? Вы вернетесь?
– Какая же ты все-таки женщина, Люба! Истинная женщина. Как непосредственна! Почему же я должен тебя покинуть?
– Ой, ну мне сложно сказать… И потом, я просто боюсь, вдруг вы совсем исчезнете… Может, я заболела? Может, вы мне снитесь… или пригрезились, померещились…
– Ну дотронься до меня, протяни руку! Ну?
– У вас теплая кожа… Я не талантлива. Или, может, только совсем немножко талантлива… И я не очень хороша собой.
– Какая глупость! Женщины…
Люба где-то читала, что в отношении к прекрасному полу Фрост проявлял себя истинным шовинистом. Или сексистом? Люба не уверена, не знает определений. Видел в женщинах необходимое удобство, зависел от них, добивался успеха с их помощью. Жена его, Элинор, истинная муза, критик, соратница. Когда в 1938 году она умерла, карьера Фроста, казалось, завершилась. После смерти жены он стал безудержно пить. Никогда не позволял себе, а тут сорвался, подобно отцу… На том бы завершилась судьба великого поэта, если бы не помощь очередной женщины – секретаря, жены Теодора Моррисона, директора Bread Loaf Writer’s Conference [21] – Кей (Кэтлин) Моррисон.
21
The Bread Loaf Writers’ Conference – конференция писателей «Буханка хлеба», названная журналом «Нью-Йоркер» «одной из старейших и наиболее престижных конференций писателей». Основана в 1926 году. Проводится ежегодно летом в отеле «Буханка хлеба», который находится по соседству с горой, имеющей название «Буханка хлеба».