Не изменяя присяге
Шрифт:
1). Метрическое свидетельство за № 1278–3718.
2). Медицинское свидетельство за № 135.
3). Свидетельство о дворянстве за № 772.
4). Свидетельство о приписке к призывному участку за № 5218.
5). Опросный лист (медицинский).
6). Аттестационная тетрадь кадета.
“Все документы обратно получены 25 июня 1918 года.”
Мичман Б. Садовинский».
(РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 7. Д. 2973)
С грустью в душе и затаенной болью в сердце вышел бывший мичман Российского Императорского
Отбросив воспоминания, Бруно Садовинский зашагал в сторону Благовещенского моста. Он остановился на минуту у холодного красно-серого гранитного парапета, недалеко от въезда на мост, и посмотрел вниз. Нева несла свои полные, стремительные воды. Они мчались и мчались вдаль, в Финский залив, как и сотню, и тысячу лет назад. Набережные Невы были пусты и унылы. Все было гнетуще и мрачно.
Мысли, подобные тем, что обуревали мичмана Бруно Садовинского, были очень точно описаны человеком, который сам находился в то же время в Петрограде, — мичманом Императорского флота Александром Гефтером в романе «Секретный курьер», изданном в Париже в 1938 году. Он вспоминает о Петрограде 1918 года следующее: «Сейчас все было пусто. Печать отверженности и уныния лежала на набережных. Не могло быть, чтобы эти огромные, изящные и прекрасные строения были необитаемы. Вероятно, в них скрывались люди, не решаясь только показаться наружу. И от этого казалось, что набережные покрыты призраками, невидимыми прохожими. Несказанная печаль повисла над этим местом. Шпиль Петропавловской крепости, прорезавший неясную пелену тумана, был ясно виден. Черные точки вились вокруг. Галки. Тоска. Дух Петра витал над созданным его волей городом. Казалось, он притаился здесь огромным костлявым призраком, с грозным взором круглых глаз, с длинными, прямыми, развевающимися волосами, в синем кафтане с Андреевской звездой, в чулках и больших башмаках голландского покроя с пряжкой. Притаился и смотрит, затаив стенание, как гибнет его чудесное детище».
Бруно перешел по мосту на другую сторону Невы. Впереди, за Сенатской площадью и памятником Петру, высился огромный купол Исаакиевского собора, слева — Адмиралтейство с золоченой иглой и еще левее, вдали, на другой стороне Невы, виднелись Ростральные колонны — великолепный памятник былым морским победам русского оружия. Тяжесть, сковавшая его сердце, или какое-то другое, глубоко внутреннее чувство, подсказывало мичману Садовинскому, что видит он все это в последний раз!
Мичман Садовинский шел по пустынным улицам. Он пересек площадь, оставил справа здание Мариинского театра и оказался в сквере у Морского Богоявленского Никольского собора. Бело-голубой цвет здания и якоря на столбах ворот, ведущих к храму, любому горожанину говорили о том, что это Морской собор. Проходя мимо памятника офицерам и матросам, погибшим на эскадренном броненосце «Император Александр III» в Цусимском бою, мичман Садовинский невольно задержал шаг, взглянув на орла с крестом, скорбно венчающего монумент.
Перекрестившись, мичман вошел в нижнюю церковь собора. В храме было немноголюдно.
Бруно Садовинский купил свечи и подошел к иконе Святого Пантелеймона Целителя. На ней была укреплена бронзовая табличка с надписью: «Сия икона сооружена усердием команды Гвардейского экипажа крейсера 1-го ранга “Рында” и привезена и освящена с Святой Афонской горы по окончании дальнего плавания в 1896 годе».
Прочитав табличку, мичман вспомнил, как будто это было вчера, свою кадетскую морскую практику на учебном корабле «Рында». Да, это был тот самый прославленный крейсер 1-го ранга, ставший к 1912 году учебным кораблем Морского корпуса.
Бруно помолился о здравии. Здоровье ему очень понадобится на Севере. Затем он подошел к главной святыне храма —
Засветив свечу, Бруно начал молиться. Молился он истово, вкладывая в знакомые с детства слова молитвы всю свою израненную душу и измотанное сердце. Постепенно облик святого стал расплываться и проникать в душу молящегося.
Сколько простоял Бруно у образа Николая Чудотворца, он сказать бы не смог. Ему показалось, что прошло очень много времени. В душе что-то изменилось. Он чувствовал это, но не мог объяснить. Его путь лежал на Север. И хотя Садовинский не бывал на Крайнем Севере, он прекрасно представлял себе и холод, и снега, и льды за Полярным кругом. Все это представилось ему так ярко, что он почувствовал, как повеяло ледяным холодом. В это мгновение Бруно увидел и нечто иное — ему провиделся его терновый венец. Чудесным образом провиделось ему его трагическое будущее. Бруно не струсил и не ужаснулся: будет как будет! Он только крепко сжал зубы и повел головой, сбрасывая видение.
Через несколько минут мичман вышел из храма и зашагал по одной из улиц в сторону от центра. Ему надо было выбираться из города.
Первый раз, по велению судьбы, я оказался в Никольском Морском соборе в июне 1980 года, после перевода с Севера к новому месту службы в Ленинград. В назначенное время я прибыл в бывшие казармы Гвардейского флотского экипажа, на улицу Римского-Корсакова, дом 22, для представления своему новому начальнику. Дежурный офицер предупредил меня, что адмирал будет занят еще не менее получаса. Я вышел на улицу, прошел в сторону Крюкова канала и увидел прекрасный бело-голубой храм с пятью золотыми куполами. Перейдя через мост и пройдя небольшим тенистым парком мимо памятника офицерам и матросам броненосца «Александр III», я остановился у входа в храм. На мне была флотская офицерская форма, погоны капитан-лейтенанта, во внутреннем кармане тужурки — партбилет. Постояв немного, почему-то от волнения задержав дыхание, я снял фуражку и вошел в полутьму собора. После яркого солнечного света в храме казалось темно. Тут я почувствовал прикосновение, и какая-то старушка подвела меня к старинной иконе со словами: «Это ваш покровитель — Никола Морской, господин офицер». Такие слова, в советское время, по отношению к себе я слышал впервые.
Или глаза привыкли, или в этот момент в открытую дверь храма заглянуло солнце, но лик иконы Святого Николая Чудотворца просветлился. Я стоял в смущении в тени у колонны, а лик старца был ясно виден, и казалось, он смотрит на меня в упор. Постояв немного, я вышел из храма.
С тех пор вот уже тридцать лет я и моя семья являемся прихожанами Морского Богоявленского Никольского собора. Не чудесным ли образом судеб морских таинственная вязь связала время и человеческие судьбы? Теперь и я молюсь у тех же икон, у которых молились офицеры Российского Императорского флота, в том числе и мичман Б.-С. А. Садовинский.
И я задерживаю свой взгляд на той же бронзовой табличке иконы целителя Пантелеймона: «Сия икона сооружена усердием команды Гвардейского экипажа крейсера 1-го ранга “Рында” и привезена и освящена с Святой Афонской горы по окончании дальнего плавания в 1896 годе». Круг истории замкнулся.
26 июня 1918 года, еще до Постановления Совета народных комиссаров о красном терроре, Ленин шлет телеграмму вождю Петроградских большевиков Зиновьеву: «Только что сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не лично вы, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример которого решает».