Не лови золотого коня!
Шрифт:
— Ох, не поздоровится Степановой спине, — протянула одна из молодок.
— И поделом, — раздалось сразу несколько голосов.
Толпа разошлась, часть по домам, часть на стан на дальних лугах. Егор с матерью вошли в дом. Вся семья уже сидела за столом, лишь их ждали. Отец грозно глянул на мать, а та и не заметила, ловко ухватом достала из печи чугунок с кашей, поставив на стол. Дед как глава поблагодарил Господа за хлеб насущный и первым взял деревянную ложку. Ели, молча, даже сестрёнки Егоровы не шалили. Не хотели получать ложкой по лбу не от отца, так от деда.
После завтрака,
— В церковь пойдём, Егоршу отмаливать, староста отпустил.
Дед с бабкой, да и отец смолчали, лишь из под насупленных бровей наблюдали, как суетится по избе мать, как складывает в корзину свежий хлеб и яйца.
— Куды? — не удержалась бабка.
— К Ворожее заглянем, — ответила мать, даже не взглянув в сторону свекрови. А когда она вынула из-за оклада тряпицу, с завёрнутыми в неё деньгами, не удержался отец.
Он встал и преградил дорогу жене.
— А ну, на место верни!
Для острастки кулаком замахнулся.
— Жалеешь? Для сына родимого? А что я церкви пожертвую? На что свечи накуплю? — неожиданно взъярилась всегда спокойная маменька, наступая на мужа.
Тот, ни разу до того не встречавший отпора, отошёл в сторону, пропуская жену к корзинке. Сестрёнки Егора на печку забрались, они всегда так делали, когда батька злился, а тут ещё и маменька осерчала.
— Поучить надо, сынок, жену, — подал голос дед. Бабка ему принялась поддакивать:
— Ишь чего вздумала, мужику перечить!
Маменька обернулась, глазами сверкнула и произнесла:
— Пока Егоршу не отмолю, если кто на пути встанет: прокляну!
— Ведьминское отродье, — прошипела бабка, но на неё никто внимания не обратил. Снох своих бабка не жаловала.
Егор с трудом обул на замотанную ногу башмак. Маменька, скрывшаяся за занавеской, отделявшей родительскую кровать, оделась быстро. Она вышла, поправляя на плечах расписанный цветами полушалок. Взяла Егора за руку и повела к двери.
— Вот только вернись! — зло бросил ей в спину отец.
Маменька и бровью не повела. Егор, хромая, еле успевал за ней, идя по улице в сторону церкви.
— Прости, матушка, — сказал Егор. — Мне самому бы, без тебя всюду сходить. Батька бы так не ярился.
— Сам ты уже мавку замуж позвал, — резко ответила мать. Посмотрев на сына, она сбавила ход и спросила: — А когда твой батька не ярился? Вот то-то. Ладно, чай не прибьёт.
Егору их село показалось непривычно пустым. На улицах никого не было, у колодца тоже. Лишь лаяли кое-где собаки, да кудахтали роющиеся в пыли куры. Егору стало не по себе, хотя понимал, что одни сельчане на сенокосе, другие на подёнщине у барина наделы отрабатывают, как его дядя с женой. Ребятня тоже при деле: гусей с гусятами на лугах пасут, с младенцами нянчатся, да мало ли в эту пору работы?
Церковь, каменная, новая, стояла на холме, издалека слепя глаза белизной стен и позолотой куполов. За ней возвышалась деревянная колоколенка. У подъёма на холм Егор с матерью остановились, отдыхая. Из церкви вышел Иван-кузнец. Казалось, за ночь он постарел на десяток лет. Поравнявшись с соседями, он сказал:
— Ходил вот, просил дозволения подхоронить Ульянку
Кузнец, сгорбившись, побрёл к дому сельского плотника. Ему ещё предстояло ехать за телом дочери в Семёновку. Маменька перекрестила его вслед и посмотрела нетерпеливо на сына. Егор подумал, будь он маленьким, маменька бы побежала с ним на руках в церковь. Кивнул, и они принялись взбираться на холм.
Вскоре они выходили из церкви почти с тем же видом, что и Иван-кузнец. Новый священник даже слушать толком не стал, попеняв на темноту местных прихожан и склонность к суевериям. Правда, после щедрого пожертвования батюшка пообещал помолиться о здравии раба Божьего Егория. Мать накупила свечей, поставила к иконам, помолилась Богородице. Егор тоже свечи поставил за здравие, а одну втихаря за упокой Ульянки. Хоть оно и не положено, но Господь добрый, поймёт. Не может же один грех всю жизнь праведную перечеркнуть.
Несколько свечей маменька завернула в тряпицу и в карман юбки сунула. «Кресты рисовать», — сообразил Егор.
Спустившись с холма, они направились к окраине села. Там, в лесу стояла изба Ворожеи. Мало уже кто в селе помнил настоящее имя молочной сестры их бывшего барина. Лет за двадцать до того, как все стали свободными, отец барина умер, завещав вольную кормилице сына и её дочери. Но они не захотели далеко уходить и поселились в охотничьей избе.
Поговаривали, что Ворожея не только молочная сестра старому барину, но и единокровная. Отец барина частенько с дворовыми девками грешил. Супружница его, знай, успевала тех в дальние деревни замуж отдавать, а кого и вовсе продавала.
Всё это рассказывала Егору маменька, пока они шли сначала по улице, а затем и по лесной тропинке. У Егора нещадно болела втиснутая в башмак нога. Не выдержав, он остановился, снял обувь, связал шнурки и перекинул через плечо. Маменька лишь вздохнула тяжко.
— Никак, сглазил тебя кто, сынок. То ногу сбередил, то вот мавку встретил, — сказала она.
— Вот сейчас у Ворожеи и спросим, — ответил Егор, тоже вздыхая, только от облегчения. Идти босым оказалось куда проще.
Тропу к охотничьему домику хорошо проторили: ходили кому сглаз снять, кому на жениха поворожить, кому немощь какую залечить, а кому и прошение составить, письмецо написать. Ворожея грамоту разумела. Злые языки нарекали её ведьмой, не прижилось. Порчу Ворожея не наводила, трав, чтоб плод вытравить, гулящим девицам не давала. Опять же в церковь часто ходила, да и с отцом Макарием, старым священником дружна была.
Правда с новым батюшкой она в пух и прах разругалась после первой же его проповеди. Батюшка её анафеме предал, а Ворожея поклялась, что ноги её в церкви не будет, пока он в этом приходе. Сказала, что лучше в город в храм ездить будет. Никто в селе толком не понял сути спора, что-то о богословских учениях.
Поначалу народ Ворожею осудил, правда, за глаза. Мало ли когда понадобится, ведь, к примеру, у деток малых испуг лечить, она одна и умела. Но пообщавшись с новым батюшкой, все стали поговаривать: «Да, это не отец Макарий. Царство ему Небесное».