Не любо - не слушай

Арбузова Наталья Ильинична

ВАДИМ

Но нет, тогда б не мог и мир существовать. Никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни, все предались бы вольному искусству. Эйфелева башня – это тонкое?

Я

Конечно. А останкинская нет. Ее переплюнут и демонтируют… кончай сверлить небо, хорош нанизывать облака. Техническое достиженье лишь подножье для дальнейшего движенья. Шаг в будущее, но не вклад в непреходящее. Тоже жертва, всё равно как растить детей. Слава программистам: их труд несколько раз морально устарел в теченье одного поколенья. Они пошли в прорыв и погибли профессионально, породив пользователя - им может быть всякий. Жертва и риск. Риск и жертва. Над бесполезным потешаются. Иногда его фетишизируют. Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов. Нет, теперь уже много. Явный перебор. Жрецы, которым жрать нечего. И ни от лености, и ни от бедности и нет и не было черты оседлости.

ЧЕТЫРЕ КОТОФЕЯ

Дядя

Шура очень скучал без кота. Уж нашел бы он лишний кусок колбасы, хотя времена, что греха таить, были с легкой приголодью. Ну, там, молочка, много ли коту надо. Заодно и себе, за общую вредность жизни. Лишний раз пива не попил бы. Денег-то у дяди Шуры было кот наплакал. Но кота ему положительно не хватало. Ему всего не хватало, чего ни хватись. Только не мышей. В мышах недостатка не было. То есть мыши прямо таки достали дядю Шуру, хотя тогда еще так не говорили. Мыши забирались по вертикальной стене на второй этаж. Пролезали в узкую щелку форточки, подвязанной резинкой от давно изношенных трусов. Сам видел, и сосед Толя не даст соврать. Как в балладе Жуковского про епископа Гаттона, которой ни дядя Шура, ни сосед его Толя никак не могли знать. Добро бы была кирпичная стена, тогда понятно, там есть за что зацепиться. А то гладкая панель. Такие с готовыми окнами везут с завода на специальной платформе, прислонив друг к дружке, как в карточном домике. Везут мимо таких же панельных домов, и гуляют по тротуару рано развившиеся девочки-недоростки. Только привычные дядишурины глаза на своей улице Лихоборские Бугры ничего такого удивительного не видели. Вот чересчур проворные мыши - это да. Но уж коли мыши ходили к дяде Шуре, выходит, дела его были не так плохи. Кой - какие крохи мыши находили. Так что кот был функционально необходим. Вот, казалось, замурлыкай у него кот, да засвисти во всю мочь новый чайник со свистком в носу, сестрино подаренье, то и жизнь пойдет веселей. С таким вот оптимистическим настроем идучи с завода, которых в этом районе хоть пруд пруди, заглянул дядя Шура на всякий случай в магазин самообслуживания возле дома, нет ли часом какой колбаски. Шаром покати, уж кассирша - и та отошла. И тут, поди ж ты, кот стал тереться о дядишурины ноги.

Магазинные коты - это целое сословие, всё равно что продавцы продмагов в долгую эпоху дефицита. Сытые, отупевшие, ко всему на свете равнодушные, эти коты мышей не ловят. Мыши сами уходят от их запаха, не выдержав нервного напряженья. Коты спят на слабых узеньких батареях - гармошках, свисая толстыми боками на обе стороны. Редко когда выйдут погулять по клетчатому полу. Покупателей в упор не видят. Перенимают все повадки у продавцов, хитрые бестии. А тут нате вам. Дяде Шуре тут бы вспомнить, что позавчера нес он из заводского магазина на вытянутой руке в скупо отмеренной бумажке селедку. Закапал и без того замызганные брюки с откровенной бахромой. Нет. Принял приязнь магазинного кота за чистую монету, забыл про вожделенную колбасу и весь отдался ласке. Сам того не замечая, зашел далеко - за прилавок в подсобное помещенье. Там на пути дяди Шуры в полумраке встала женщина ширше як довше, в белом квадратном халате, с квадратном темно-багровым лицом, с квадратной челкой, лихо загнутой феном. Она та-ак взглянула на дядю Шуру, что в мозгу его всплыли из прежних времен жесткие глаза жены Раи. Мороз пробежал по дядишуриной спине. Магазинная краля процедила сквозь золотые зубы: «Ты чего это там рыскал?» - «Я, я…» - запнулся дядя Шура, а ноги уж сами вынесли его в торговый зал. Но в голове осталось имя для кота - Рыська. Фу, слава Богу, он на улице. И кот - чудеса, да и только, идет с ним. Как собака по команде «рядом». Тут дядя Шура с ужасом увидал, куда это кот косит глазами. Оказывается, рука его в тесноте заставленного ящиками коридора машинально прихватила целую палку сырокопченой колбасы, да такой, какой он близко не видал и не едал. Большую упругую палку, которой можно драться не хуже резиновой дубинки. Дядя Шура поспешно сунул колбасу за пазуху, схватил кота поперек живота и пустился домой так шустро, будто в спину ему дули все ветры из мешка Эола, развязанного любопытными спутниками Одиссея.

Вот уж он в своей комнате. В скучной отдельной квартире, превращенной в коммуналку путем разводов и разменов. В привычную коммуналку, нескучную, что твой Нескучный сад. Запер на замок не предназначенную для замков легкую дверь из тех, что в дружных семьях то и дело снимают с петель, обращая в праздничный стол. Прислушался, как там сосед Толя. Тихо.. Бывало, буянил, ругался почем зря, пока Господь не вразумил его посредством рельса. На рельс Толя упал виском в умеренно пьяном состоянье, после чего стал тише воды, ниже травы. Однако в те времена дядя Шура о господе Боге еще не задумывался, а только лишь о колбасе насущной. Сейчас он спустил кота на пол, вынул из-за пазухи колбасу, любуясь обоими своими трофеями. Никак не мог решить, какой из них тяжеле, толще и драгоценнее. Трепетными руками отрезал колбасы себе и коту. Съели. Зажравшийся кот добавки не спросил, себе же дядя Шура пожалел. Хотел было погладить кота от полноты чувств, но тот увернулся из-под рук, без разбега вскочил на подоконник. Оттуда на козырек над подъездом и вниз, без тени колебанья. Только толстый, почти голый хвост мелькнул. Дядя Шура остался один посред маленькой комнатушки, похожей на купе в поезде дальнего следования. Остался с разинутым от удивления ртом, в который как-то ненароком заехала початым концом колбаса. Так он стоял долго, являя собой зрелище преуморительное, коему недоставало только зрителей.

Два дня дядя Шура ходил как в воду опущенный, безо всякого удовольствия подъедая колбасу. Он кружил около магазина, и с улицы и со двора заглядывал в двери. Но зайти боялся,

а покупки делал у себя на заводской территории. На проходной показывал все свертки, неловко разворачивая. Мимо, толкаясь боками, пробегали свои же товарищи, хватившие перед самым звонком казенного спирта и спешащие миновать проходную не окосев. На третий день, подходя к дому, он увидел своего кота переходящим ему дорогу как раз в полу, то есть справа налево. У дяди Шуры дух занялся, и он со слезами в голосе позвал - Рыська, Рысенька! Но в тряпичной сумочке нес только серый нарезной батон, и кот не внял голосу любви. Больше дядя Шура его не встречал. Должно быть, кот переселился в другой магазин, где посытней.

Что долго печалиться. Дядя Шура поехал к сестре Тамаре в Лианозово. Знаменитые лианозовские бараки, живописанные художником Крапивницким, еще прижимались к земле животами, как рыжие таксы. Прогибали изломанные крыши, словно перебитые спины. Но уж панельные дома со своими стандартными окошками почти закрыли их, нисколько при этом не делая в пейзаже. У дяди Шуры была мыслишка, не даст ли сестра картошки, а то и чего другого, поскольку та работала на хлебозаводе. Муки не мешало бы, маргарину. Соли бы тоже неплохо, когда-никогда посолить несколько наловленных рыбешек. Всё в дом, а не из дома. Сошел с электрички, огляделся с платформы. Вдали, возле станции Марк, виднелись трубы мусорного крематория, приводя на ум сцены из «Сталкера». Но дяде Шуре всё было невдомек, что сталкер, что Крапивницкий. Он думал о муке, много ли сестра успела вынести и сколько достанется ему.

Вот уж он в сестриной комнате, за стеной чужая семья, и с детками. Сестра хлопочет, собирает на стол и уж загодя отсыпает ему муки из старой наволочки в другую поменьше. Тут из-под кровати вышел молодой котик, ну как семнадцатилетний паренек, с чуть кудрявыми обоженными от любопытства усами. Дяде Шуре показалось, что это сынок его Рыськи от какой-то миловидной кошечки. Неотесанное дядишурино сердце подтаяло, как мартовский сугроб. Испросить у сестры кота после торопливого ужина было минутным делом. Сославшись на одолевающих его мышей, дядя Шура сунул кота в воняющую мерзкой клеенкой сумку. Едва не забыв про муку, побежал, переваливаясь в негнущихся, стоптанных и спереди и сзади башмаках к платформе Лианозово.

Ну и стервец был этот младший Рыська, таких поискать. Дядя Шура привез его домой, выпустил в прихожей на половичок и не разуваясь пошел на кухню напиться воды после Тамариного винегрета. Над раковиной висел уполовник. В уполовнике сидел мышонок. Дядя Шура вышел на цыпочках, изловил кота, поднес к уполовнику. Кот посмотрел в окно притворно скучающим взглядом. На мыша не оборотился, но точно размахнулся лапой, сгреб не глядя и положил в пасть. Знай наших. Нечего тут разгуливать. Кончилось ваше время. Мыши ушли, не сказав ни слова упрека. Рыська сел на хозяйское довольствие. Пока голоден, ходит на задних лапах под рукой, держащей кусок докторской колбасы. Наестся - не замурлычет, не приласкается. Знать не хочет, знать не хочет. Стервец, да и только.

Козырек над подъездом был закидан заплесневелыми корками, благо хлеб грошовый. Там ворковали грязные голуби, промеж них сновали драные воробьи. Рыська падал на них из окна коршуном. Заглатывал воробья и с перьями, забивался за диван, переваривал весь день, только глаза в углу горели. Голубей затаскивал в комнату и пушил, а дядя Шура ворча убирал. А потом был суп с котом. С Рыськиной подачи повадился на козырек матерый семилетний кот, дядя Шура и хозяев знал. Не совсем рядом жили, как только этот аспидский кот туда попадал. Столкнулись вдвоем на козырьке нос к носу. Сцепились пастями так, что насквозь прокусили друг другу нёбо. Пришлось расцеплять вместе с теми хозяевами. В другой раз старый кот поставил на своем. Молокосос от него летел по параболе с козырька во двор. Дядя Шура дома был, на бюллетене сидел. Опрометью за котом, да не тут-то было. На глазах у него Рыська метнулся под дом, где проходят теплые трубы и где ихняя кошачья тусовка, как сказали бы позднее. С трудом согнув радикулитную спину, дядя Шура заглянул в квадратное отверстие. Там светилось глаз видимо-невидимо. Звал по имени – нейдет. Ушел ни с чем. Только пуще спина разболелась.

День за днем - нет кота. Дядя Шура бюллетень давно закрыл, ходит на завод, хотя больше простаивает, чем работает. Один, глядишь, на работу не вышел, другой с утра пораньше напился. Даром, что водка с одиннадцати. Всё из-за кого-нибудь да стоим. По дороге домой дядя Шура глядит своего Рыську. Один у него свет в окошке. В окошке он его и увидал – в чужом. Сидит умывается. Дядя Шура кой-как сообразил расположенье квартиры. Позвонил. Открыла женщина с химической завивкой на отросших волосах и спрятанным вовнутрь мученическим взглядом. Из-за ее спины выглянул нерослый мальчик лет десяти, чем-то неуловимо похожий на него, дядю Шуру, а скорее просто на всех людей. Позади, в светлом проеме окна Рыська поворотил к прежнему хозяину надраенную рожицу и спокойно ждал, чем дело кончится. Женщина с трудом извлекла глаза из скорбных глубин, в них отразилось беспокойство, с какой это целью так разглядывают ее жилище. Она поскорей спросила: «Вам кого?» - «Мне, это, кота», - промямлил дядя Шура. – «Нажрутся», - прошептала женщина, захлопывая дверь. Дядя Шура долго стоял на площадке. Достоялся, что послышалась ученическая игра на баяне. Видно, мальчик, сбиваясь и начиная заново, играл «На сопках Маньчжурии». Еще погодя сверху шла женщина, спросила: «Вам Свету?» – «Не», - испугался дядя Шура, и скорее вниз. Больше он в этот подъезд не заходил и мимо окон шел отворотясь. Тогда, как пришел от них, достал с антресоли гармонь и сыграл «На сопках Маньчжурии» - довольно прилично. Завел теперь такую манеру - как маненько выпьет, так сразу и на сопки. А котом пусть себе утешаются. Поглядел-поглядел в опустевший угол и поехал туда, где всякой твари по паре, на Птичий рынок близко Андроникова монастыря.