Не любо - не слушай
Шрифт:
КАТЯ
Сережу я уговорила как всегда легко - мы переехали в Балашиху. Напрасно. ОН приходил только с женой, та ждала второго ребенка. Никаких намеков не понимал, никаких таких разговоров не поддерживал. После рожденья сына они и вовсе уехали в Германию. А я с детьми в деревню из ненавистной опустевшей Балашихи. И никого рядом не было, кроме шестнадцатилетнего сына.
АЛЕША
Мамай обезумел. Я испугался ее воспаленного взгляда, и скорее на сеновал – остальные уже легли. Она за мной – в июньской белесой мгле явились пронзительные глаза. Столкнула лестницу – нечаянно или нарочно? Я спрыгнул на кучу рассыпавшегося сена, услужливо поставил ей лесенку, сам же в горницу – и на щеколду. Подвинул сестренку, лег к стенке. Не спал: Мамай в сенях всю ночь шибался о притолоку. Два дня я без Паши ни за какой нуждой не ходил. Потом в нижний дом приехал восемнадцатилетний худой очкарик Олег – недоучка, отъявленный тунеядец. Там дело пошло. Мы кормим и поим его, он мелет вздор, а я слушаю. Только бы не сбежал – у ней не поехала крыша. Мне теперь десять лет приходить в себя.
ВАДИМ
Я не видел Таньку два года. Два года,
ТАНЯ
Где познакомились, где познакомились. Всему виной редкая фамилия Заарканов. Мария Заарканова – мамина разлучница, старая дрянь. Сделала из моей матери мрачную стерву, когда я еще пешком под стол ходила. С такой матерью я прожила до восемнадцати лет – повидала кузькину мать. И вот девяносто третий – всё кувырком. Висят невинные плакаты: ФЛАГИ 900-00-00. Плати – и вперед. Я уже студентка филфака МГУ: отец подготовил втайне от матери. Оказался умным, но чудаковатым. Сентябрь, я только-только осмотрелась. Возле вечного огня на Университетском проспекте митинг. Посреди небольшой кучки ребят парень с красным флагом и волосами, забранными сзади резинкой. Подошла спросила: кто? ответили: Юрий Заарканов с пятого курса истфака. Заарканов… Мария Заарканова… моя мама преподает историю. Судьба ходила рядом мов гроза. Когда стихли крики, протиснулась к нему. Говорю: а Мария Заарканова… а ее сын Сергей Заарканов? Зачехливши знамя, отдал товарищу. Обнял меня за плечи: пойдем… мой отец – Сергей Заарканов, только другой… мерзавка Мария Заарканова под носом у моей покойной бабки родила от моего деда своего Сергея… тоже, туда же. Тут я бросилась Юрия целовать: мерзавка… именно так… она увела моего отца у моей матери – мне едва год сравнялся. Юра поцеловал меня в ответ.: забудь! забей! гляди вперед! Долго мы бродили по чуть тронутой осенью Воробьевке, потом неореволюционер отвел меня в богатенькую советскую квартиру, из которой его крутая мать выехала, купив более современную. Рок наших семей настиг нас. Юра перевез на собственной машине мои немногочисленные шмотки. Маме я оставила записку без адреса и телефона. Юрины разведенные родители за два года не наведались к нам ни разу. Звонили редко, и если подходила я, моим именем не интересовались. Юра иногда забегал к кому-нибудь из них за подачкой и еще работал: компьютерная помощь. Обычное дело. С хвостиком расстался – обрился наголо. Расстался и с нелегальным комсомолом после трудной победы Ельцина на вторых выборах, итоги коих из великодушия не поставил под сомненье. Сказал: если ровно половина населения против – я не стану настаивать. Гражданская война пятьдесят на пятьдесят обернется гибелью для России. Победителей не будет. Закончив истфак, работы по специальности не нашел, зато стал русофилом, как и мой невменяемый отец, который теперь наконец отыскался.
ВАДИМ.
Не отыскался – сам нашел дочь после двухлетней, нет, двадцатилетней разлуки. Отдышавшись от бегства в Коломенском, сообразил спросить у Сереги Юрин телефон. Я знал, что малый живет в бывшей кооперативной квартире, некогда купленной для Сереги с Людмилой, на Людмилино, конечно же, имя. Трубку поднял Юра – выслушал меня, и я появился у них на Фрунзенской. Там ругали Марию, и мне, упрямому, всё ясней становилось ее благородное бескорыстие. Отмалчивался, но угрызался: снять в Москве комнату становилось всё дороже, и получалось, что я Марию граблю. Никого я не полюбил за бурное и бестолковое время с нашего одностороннего разрыва, а она подозрительно хорошела. Причина скоро обнаружилась: Серега беспечно разбросал по прихожей и ванной свои хорошо знакомые мне вещи. Наши судьбы снова пересеклись – мистика. Кругом виноватый перед Марией, я не решился делать замечания Сереге относительно его нелогичных поступков.
СЕРЕГА
Конечно, нелогичных. Всегда ненавидел, ни разу не видавши, плаксу Марию, а после развода с Лерой женщин вообще. Но нас с молодым моим другом Игорем из экономии стали назначать на дежурство по одному, в очередь. Он отвыкал от меня, менял на глазах ориентацию в окруженье молодых людей обоего пола. Мне показалось - он прав. Шрамы от нанесенных Лериными когтями царапин побледнели. Я воскресал для нормальной жизни. Стал как прежде внимательно поглядывать по сторонам. Но молодые девчонки все прикинулись Лерой. Они, как когда-то в армии, были почти идентичны. Кукла Барби в разных нарядах. А вот идет женщина, глаза глубоко посажены, смотрят в себя, не вовне. Кудрявые стриженые волосы с проседью спадают на хрупкий выпуклый лоб, подсвеченный тайной мыслью, точно особняк в центре Москвы – мягким ненавязчивым светом. Я ей: Вы куда? Объясняет: созвонилась с Мариной Всеволодовной (заведует институтским издательством)…. им корректор нужен. – Ваш паспорт? – Пожалуйста… Заарканова Мария Васильевна. – Идите… всё равно я номер набрал какой попало. Посмотрела на меня без удивленья и укоризны. Я испугался: вдруг отлучусь – она проскользнет на выход без меня. Поспешил открыться: я Сергей Леонидыч Заарканов-старший… зайдите ко мне в каптёрку на обратном пути. Корректором ее не взяли. Хотели что-то издавать, не сладилось.
СЕРЕЖА
Да, мамми похорошела. А у меня пошла черная полоса. Алеша уже студент энергетического института, но с ним что-то не то творится: он меня буквально уничтожает. Ниспровергает на глазах. С Катей тоже странное: науськивает Алешу, натравливает на меня – низводят вдвоем. Вадим Анатольич, смурной, как и я, притащился, говорит Кате: знаешь, сколько было таких королев, что хотели короновать выросшего сына при живом отце? Или при мертвом, добавил я про себя – читай балладу Алексея Константиныча Толстого: Эдвард. Эдвард… Учитель же мой привел строку из Эдуарда Второго – Марло в обработке Брехта: и с головы отца короны не снимай. Алеша повернулся к нему задницей в блеклых рваных джинсах и сел за компьютер. Катя слиняла из дому, как она это себе в последнее время позволяет, оставляя четырехлетнюю Олю на наше коллективное попеченье. Поговорили, называется. Вадим Анатольич ходил по комнате, посадив Олю на закорки, и декламировал:
Что за педант наш учитель словесности,
Слушать противно его.
Всё о труде говорит да о честности,
А о любви ничего.
ВАДИМ
Серега с Марией меня не выгоняют. Я продолжаю прятать сырые котлетки в допотопную морозилку персонального, персонально мне тарахтящего холодильника «Саратов» - потом жарить на кухне в их отсутствие. Серега пишет с Марии безобразную обнажёнку и развешивает на стенах ее комнаты (как будто есть моя комната - это всё Мариино или, может, Сергея младшего). Делаю вид, что не замечаю. Дохожу до точки кипенья. И зачем я ее оставил, уступил не долюбивши? Торчу подольше на работе, когда надо и когда не надо. Преподаю на полную ставку в педагогическом университете – сейчас всё университеты да академии, негде плюнуть. Ставка маленькая, никому не жалко. Устав от бессмыслицы своей жизни, смываюсь на Фрунзенскую к Юре с Таней. Прячусь в обстановке юношеской доброты, которой я, блудный отец, ничем не заслужил. (Папа, тебе покрепче или послабей? – Как получится.) Прячусь, прячусь - и вдруг обнаруживаю со скрытым облегченьем, что Серега ушился от нас с Марией (как будто существуем мы с Марией). Эта ни в какие ворота не лезущая любовь у него получилась даже длинней чем обычно. Ну, до очередной весны. А та немного запоздала. Еще в полях белеет снег.
СЕРЕЖА
Мамми угасла как свечка – Катерина полыхнула, хоть бей в набат. Когда я редко-редко выбираюсь в деревню, младшая дочка называет меня «дядя Олег». Поделом мне, надо было иначе селить семью. В запакощенном, перенаселенном Подмосковье. В коттеджном поселке, средь общего архитектурного убожества - спроектировать самому. Некогда, и денег не хватит. Если не расширяешь торговли - неуклонно дрейфуешь к разоренью. Расширяешь – зашиваешься и деградируешь. Любить во мне уже нечего. Спрятал жену в деревню как в сейф. Вскрыли. Я стал попивать – вор вышел из тени на свет. Пил со мной, распоряжался в моем доме со знаньем дела. Сажал на колени Олю – та обнимала его за шею. Мы пораньше в Москву – он за нами. Алеша его кладет на свой диван, сам ложится на пол. (Господи, да я на потолок лягу, лишь бы он не переметнулся - у ней крыша не съехала. Хожу с ним по военно-патриотическим клубам, надеваю галифе, участвую в акциях. Лишь бы забыть этот сеновал. Презираю слабого своего отца. Пусть спивается! мы пойдем другим путем.)
МАРИЯ
Сергей Заарканов-старший! я думала, деется чудо. Оказалось: человек, не пропускающий ни одной юбки, включил меня в свой список. Поставил галочку и пошел дальше. Мужчина так запрограммирован: он должен всех охватить. Как хороший бульдозер, вытащил меня из старости, куда столкнул Вадим. Раньше времени столкнул или вовремя, не знаю. Лучше пораньше. Блажен, кто откажется от мира прежде чем мир откажется от него. Что теперь будет со мною? стану смешна, как все молодящиеся женщины. Люди будут тыкать меня носом в мой возраст. Брехтовская недостойная старая дама. Начну таскаться по тусовкам (их еще надо найти) и уходить опустошенной. Скорее сдаваться. Хотела приручить Олю – не вышло. Сижу унылая, молчу, и там еще какой-то Олег. Бог с ним, мне хватит своих горестей. (Мамми, я гибну. Взгляни на меня, мамми. Ты можешь что-нибудь сделать, мамми? Не смотрит, не слышит. Я гибну.)
ВАДИМ
Она так убивалась, Мария – она земле предавалась. Должно быть, ей еще тяжелей было в моем присутствии. Но деваться мне было некуда, а она слишком деликатна, чтоб попросить меня вон. Кирпичную пятиэтажку на Татищевской улице, где я вырос, давно надстроили, приделав снаружи лифт. Там живет в однокомнатной квартире мая мать со вторым мужем. Прописан я у Антонины. Ее мать умерла – уходят, освобождают место для нас, а стоит ли? Антонина наконец взяла себе какого-то из Благовещенска, тот извлекает из земли кабели перед новой застройкой, командует бригадой узбеков. Я опоздал. (Мог не спешить, у тебя не было шансов. Живи со своей столетней красоткой.) Я и живу. Вру. Живу рядом с Марииным горем. Ночами слушаю, как встает, возит тапками по коридору. Утром тащится на работу: держит корректуру в крохотном издательстве, что возникают и лопаются подобно мыльным пузырям. Почки за окном тоже лопнули – затяжная весна перешла в наступленье. Идет-гудёт зеленый шум, зеленый шум, весенний шум. Но Мария, прошаркав в который раз на бессонное свое ложе, всякий раз запирает дверь: Серега привинтил накладной английский замок – от меня, от друга. От беспардонного бесплатного Марииного постояльца, некогда знавшего, как сделать ее счастливой. Ушло оживленье, находившее на меня при виде ее. Умолкло, заглохло, остыло, иссякло.