Не на жизнь, а на смерть

Рэнкин Иэн

Лиза.

Оборотень обвинил ее в том, что она якобы сочинила историю, которую придумал Ребус. Но она здесь ни при чем. И если Оборотень все-таки доберется до нее, это будет его вина, не так ли? Куда ее увезли? Ребус не знал. Флайт решил, что так будет безопаснее. При этом Ребусу никак не удавалось избавиться от мысли, что Оборотень может оказаться полицейским. Плотным коротышкой или тощим молчуном, которые поехали вместе с ней. Она доверилась им, думая, что они ее охраняют. А что, если она попала прямо в лапы… Что, если Оборотень именно на это и рассчитывал. Что, если Филип Казнс…

В нише под потолком загремел громкоговоритель:

– Звонок инспектору Ребусу. Пожалуйста, подойдите к приемной. Звонок инспектору Ребусу…

Ребус

быстро прошел до конца коридора, а потом через вращающуюся дверь. Он не знал, оставался ли Флайт по-прежнему в здании, но ему было на это наплевать. Его охватила паника: Оборотень, Лиза, Рона, Сэмми. Малышка Сэмми, его дочь. Она уже и так хлебнула немало горестей в своей жизни. И виноват в этом был он. Но он не хотел причинить ей боль еще раз.

Увидев Ребуса, секретарша в приемной подняла трубку и протянула ему. Он схватил ее, и она нажала на кнопку, соединяя его со звонящим.

– Да? – сказал он, едва дыша.

– Папа? – Боже правый, это действительно была Сэмми.

– Сэмми? – Он почти кричал. – Что такое? Что случилось?

– Ой, папа… – Она плакала. Горькое воспоминание внезапно вспыхнуло в его мозгу, опалив его память. Телефонные звонки. Крики.

– Что случилось, Сэмми? Скажи мне!

– Кенни… – Она всхлипнула. – С Кенни что-то случилось…

– Кенни? – Он наморщил лоб. – Что с ним? Он что, попал в аварию?

– Нет, папа. Он… он пропал.

– Сэмми, ты откуда звонишь?

– Из автомата.

– Хорошо, сейчас я тебе продиктую адрес полицейского участка. Я буду ждать тебя здесь. Постарайся поймать такси. Я заплачу, когда ты приедешь. Поняла?

– Папа… – Она с трудом глотала слезы. – Ты должен его найти. Я волнуюсь. Пожалуйста, найди его, папа. Пожалуйста. Пожалуйста!

Когда Джордж Флайт добрался до приемной, Ребус уже ушел. Слушая туманные объяснения секретарши, Флайт рассеянно поглаживал небритый подбородок. Он только что пытался переспорить Лизу Фрейзер, но это оказалось не так-то просто. Эта женщина была так упряма и так чертовски привлекательна. Она сказала ему, что не возражает против охраны, но слышать ничего не хочет ни о каком «безопасном месте», добавив, что у нее запланирована встреча в Олд-Бейли, а точнее, целых две – интервью в связи с какими-то исследованиями.

– Я полгода их добивалась! – сказала она. – И не хочу, чтобы сейчас все пошло прахом!

– Но, моя дорогая, – с расстановкой проговорил Казнс, – мы ведь как раз туда и направляемся. – Флайт знал, что Казнс опаздывает на заседание, нетерпеливо посматривая на часы. И еще ему показалось, что Казнс и Лиза знают друг друга еще со времени убийства на Копперплейт-стрит, что у них много общего, что им не терпится поговорить. И вообще они настроены ехать, не теряя ни минуты.

Итак, он был вынужден принять решение. Что плохого случится, если Лиза заедет в Олд-Бейли? В целом Лондоне не сыщешь места, которое охранялось бы лучше, чем здание Центрального уголовного суда. До ее первого интервью оставалось еще несколько часов, но это ее ничуть не беспокоило. Наоборот, она, по ее словам, была ничуть не против «пошататься» по зданию суда. Более того, похоже, ей это нравилось. Офицеры могут ее сопровождать, подождать ее там, а потом отвезти в любое «безопасное место», какое Флайт сочтет нужным. В этом, собственно, и заключалась суть его спора с Лизой, спора, в котором ее поддерживал Филип Казнс, заявивший: «Аргументы леди вполне обоснованны, ваша честь». В результате спорщики победили: Флайту оставалось только равнодушно пожать плечами и наблюдать за отъезжающим фордом «Гранада». Впереди сидели офицеры, сзади – Филип с Лизой. Как улитки в раковине, подумал он. Как улитки в своей чертовой раковине.

А теперь Ребус куда-то испарился. Ну да ладно, никуда не денется, он обязательно разыщет его. Флайт ничуть не жалел о том, что вызвал его сюда. Но он прекрасно знал, что это было его решение, а не указание вышестоящей

инстанции. И если случится какой-нибудь прокол, все шишки повалятся на его голову, это уж как пить дать. Он отдавал себе в этом отчет, как и все остальные. Вот почему он ни на шаг не отходил от Ребуса первые дни: просто чтобы удостовериться, что он не ошибся в этом парне.

Но был ли он по-настоящему в нем уверен? На этот вопрос он не хотел отвечать – даже сейчас, даже самому себе. Ребус был непредсказуем, как птица на ветке, готовая в любой момент вспорхнуть и улететь неведомо куда. К тому же он шотландец, а Флайт никогда не доверял шотландцам; даже после того, как они проголосовали за Англо-шотландскую унию [26] …

– Папа!

Она влетает прямо ему в объятия. Он прижимает ее к себе, замечая, что ему больше не нужно нагибаться, чтобы обнять ее. Да, она выросла, и все же сейчас она, как никогда, кажется ему совсем маленькой. Он целует ее в затылок, вдыхая запах ее чистых волос. Она вся дрожит. Он чувствует, как содрогается ее грудь, как трясутся руки.

26

Англо-шотландская уния 1707 г., объединившая Шотландию и Англию в единое королевство

– Ш-ш-ш, – говорит он. – Ш-ш-ш, котенок, ш-ш-ш…

Она отстраняется от него, пытаясь улыбнуться, шмыгая носом, и затем говорит:

– Ты раньше часто так меня называл. Котенок. Мама никогда не называла меня так. Только ты.

Он улыбается, поглаживая ее по голове.

– Да, – соглашается он, – твоя мама ругала меня за это. Она говорила, что это звучит так, словно ты – моя собственность, а ты на самом деле – ничья собственность… – Он начинает припоминать. – У твоей мамы были весьма странные идеи, надо признать.

– Она до сих пор такая… – Потом, вспомнив, зачем она здесь, снова заливается слезами. – Я знаю, тебе он не нравится, – говорит она.

– Ерунда, почему ты так…

– Но я люблю его, папочка. – Сердце подпрыгивает в его груди. – И не хочу, чтобы с ним что-то случилось.

– А почему ты думаешь, что с ним должно что-то случиться?

– Потому что в последнее время он вел себя как-то странно, словно у него от меня какие-то секреты. Мама тоже это заметила. Я ничего не выдумываю. Но она сказала мне, что думала, может, он планирует помолвку… – Она видит, как округляются его глаза, и качает головой. – Я этому не поверила. Я чувствовала, что дело в чем-то другом, но не знаю, просто…

Тут Ребус замечает, что они не одни. До сих пор они не обращали внимание на окружающих, слишком занятые друг другом. Однако теперь он видит смущенного дежурного сержанта, двух женщин-констеблей, прижимающих к груди пачки документов и взирающих на них с материнской жалостью в глазах, двух небритых мужчин, развалившихся на стульях у стены в молчаливом ожидании.

– Пошли, Сэмми, – говорит он, – давай поднимемся ко мне в офис.

По пути к Отделу убийств Ребусу вдруг подумалось, что это не самое лучшее место для девочки-подростка. Одни фотографии на стенах чего стоят. Чтобы не пасть духом в таком деле, как дело Оборотня, требуется чувство юмора, и это чувство юмора успешно проявляло себя в карикатурах, соленых шуточках и пародиях на газетные репортажи, которыми пестрела доска объявлений и экраны компьютеров. К тому же следовало учитывать специфику языка, на котором изъяснялись сотрудники отдела; Сэмми вовсе ни к чему, например, слышать разговоры офицеров с судмедэкспертами: «…разорван… разрезал ей правый… они считают, что это был кухонный нож… разрез от уха до уха… вырезал… ее анус… гнусный ублюдок… их и людьми-то нельзя считать…» В отделе оживленно обменивались историями о предыдущих серийных убийствах, об останках самоубийц, которые соскребали с железнодорожных путей, о полицейских собаках, играющих в футбол отрезанной головой.