Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Шрифт:
– Поешь, хохлаточка!.. Поешь, моя деточка...
НОЧНЫЕ СОБРАНИЯ В НАШЕМ ДОМЕ
"Свобода" все продолжалась. Теперь грабили уже средь бела дня прямо в центре города. Знатные уважаемые лица разъезжали только в сопровождении вооруженной охраны.
Приехал дедушка Байрам с бабушкой. Когда мы пришли к ним, дедушка раздраженно прохаживался по комнате, а бабушка Фатьма, пригорюнившись, сидела на своем топчане. Оказалось, что пока все были на эйлаге, дядя Нури распродал ковры и другие ценные вещи и исчез в неизвестном направлении.
Мама, как всегда, стала отчитывать бабушку Фатьму.
– Ты во всем виновата, одна ты! Скрывала от
Бабушка Фатьма молча слушала ее, забыв про дымящуюся в руке папиросу, и тупо глядела в угол своими большими светлыми глазами, от взгляда которых теряли когда-то разум джигиты. Лицо ее не выражало ничего.
Папа и мама пытались узнать, где дядя Нури, но ни один человек не видел его. Дедушка Байрам в гневе не велел разыскивать сына. А бабушка Фатьма день и ночь молилась за своего Нури и делала подношения городским сеидам.
Папа с увлечением взялся за дела. У армянского священника, который уезжал из наших мест, он купил дорогую заграничную мебель, серебряную и золотую посуду, комнаты наши были теперь обставлены по-европейски. Все местные гачаки и разбойники из уважения к дедушке Байраму не трогали отца, и, пользуясь этим, отец с двумя компаньонами свободно переправлялся через Аракс и вел дела с иранскими купцами.
Молокане, боясь усиливавшейся "свободы", во множестве уезжали в Россию, и у одного из них отец купил бирюзового цвета дом в полтора этажа с большим ухоженным садом. Магазин его разрастался, отец пристроил к нему магазин тканей.
В последние дни в большой зале нашего дома стали собираться по вечерам гости. Приходил дедушка Байрам, кази Мирзали, мясник Мешади Курбан и другие уважаемые люди, Я вслушивался в разговоры о новом правительстве, недавно установившемся в Баку и называвшемся "мусават" - "равенство". Дедушка объяснил, что правительство это называется так потому, что всех людей хочет сделать равными. Хочет, чтобы правительство было выборным, чтоб выбирали его все на равных правах, чтоб правительство это было независимым и чтоб Азербайджан, не подчиняясь никакому другому государству, стал самостоятельным.
– И вы что ж, верите, что в учреждениях будет одинаковое уважение к кузнецу Мусе и, например, к Джаваду-ага?
– спросил как-то мельник Махмуд.
– А почему бы и нет?
– заносчиво ответил мясник Мешади Курбан. Джавад-ага такой же человек. Не с неба свалился!
– Так-то оно так...
– уста Махмуд вздохнул.
– Вот мы с тобой не беднее Джавада-ага, и народ нас, слава богу, уважает. А все равно - помяни мое слово, - в канцелярии почет будет бекам, а не тебе. Как ты был простои подданный, так им и останешься.
– Конечно, - глубокомысленно заметил дедушка Байрам, - возможно, что равенство установится не сразу. Такие перемены враз не осуществишь. Но если есть намерение ввести всеобщее равенство, рано или поздно оно будет введено.
– Пророк и сам был сторонником равенства, - назидательно произнес Кази Мирзали, докурив третью по счету толстую папиросу.
– Святой Али не имел иного имущества, кроме единственного верблюда.
– Истинно!
– согласился папа.
– Причем, торговлю пророк считал праведным делом, он и сам занимался ею.
– Спета ихняя песенка!
– с уверенностью заявил Мешади Гара, имея в виду беков.
– Будущее принадлежит торговле!
Беки к нам в гости не приходили, в разговорах этих не участвовали. Но маму очень тянуло к
– В отцовскую родню пошел!
– сквозь зубы цедила она.
– Бабка Халса за всю жизнь пары туфель не износила. Да и дядюшка Губат чарыков не снимает!...
Она почему-то не понимала, не хотела понимать, что высокомерие бекских сынков обижает меня. И известие об установлении нового правительства, которое всех уравняет в правах, было почему-то не по душе маме. Думаю, она и сама не знала почему.
Прошла неделя-другая, и дедушку Байрама вызвали к губернатору, а когда он возвратился, то сказал, что новое правительство назначило его приставом в наш уезд. Губернатор сказал дедушке, что он достоин более высокого поста, но нужно покончить с кровной враждой в Гюней Гюздеке, и никто, кроме него, не может с этим справиться.
Участок, который поручили дедушке, был самым большим и самым беспокойным в уезде, а потому дедушке предоставили право самому набрать себе помощников. Конечно, дедушка взял Кызылбашоглы и еще несколько самых храбрых и преданных ему парней из своего рода.
Гюней Гюздек не был центром уезда, но дедушка решил обосноваться именно там, считая, что только постоянное его присутствие сможет остановить резню.
...После свержения Николая, во времена "свободы" самый большой в городе дом, принадлежавший ранее богатому молоканину, купил помещик Наджаф-бек, высокий плечистый мужчина, не, расстававшийся с дубинкой красного дерева. Это была легендарная "дубинка Наджаф-бека". Если бек, уходя прогуляться, оставлял свою дубинку в какой-нибудь лавке, тем самым лавка эта и ее хозяин сразу же становились неприкосновенными. В период "свободы" Наджаф-бек был одним из хозяев города, за каждым из таких беков стояло целое племя, каждого сопровождал отряд вооруженных всадников. Эти самозванные хозяева продолжали распоряжаться в округе и после установления мусаватского правительства, мусаватистов же это, видимо, мало интересовало. Я слышал, как папины гости говорили, что Наджаф-бек, прохаживаясь по балкону своего нового дома, расположенного в самом центре города, громко восклицал: "Азербайджан какой-то придумали!... Азербайджан! Дай по нему разок дубинкой - вдребезги разлетится!..."
Думаю, что Наджаф-бек со своей дубинкой и понятия не имел, что такое Азербайджан и какое еще может быть азербайджанское правительство. Сказать по правде, царское правительство добилось того, что слово "Азербайджан" в Азербайджане никогда и не употребляли. Земля его была разделена на губернии и именовалась: "Гянджинская губерния", "Шамхорская губерния" и т. д. И не удивительно, что такие люди, как Наджаф-бек, влиятельные, но совершенно невежественные, понятия не имели, как называется их родина. Если же какого-нибудь крестьянина спрашивали, какой он национальности, он отвечал: "мусульманин".