Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Шрифт:
Сваты одолевали Фатьму, добиваясь руки ее дочери, но Фатьма по совету стариков-односельчан, заручившись согласием мужа, дала слово сватам Магерама, сына Гаджи Гусейна. Полсела были его родней, все люди почтенные, нужные. К тому же Гаджи Гусейн имел пять тысяч баранов, бесчисленно копен и верблюдов. Да и самого Магерама из десятка удальцов не выбросишь: красивый, ловкий, храбрый. Сваты навезли Фатьме тюки риса, бурдюки с маслом и сыром, пригнали баранов... Почтенные аксакалы доставили невесте подарки: золотые украшения, дорогие отрезы, надели ей на
После этого Гаджи Гусейн пригласил Байрам-бека с семьей на весеннюю стоянку в долину. Прибыло множество гостей из других селений, на очаги ставили огромные двухведерные казаны. Потом начались скачки и состязания. Жених Ягут на полном скаку поразил восемь мишеней. Она выглядывала из-за плетеного занавеса, улыбалась, и веселые молодицы, заметив это, подмигивали друг другу: жених пришелся девушке по вкусу. А вот встретиться, поговорить между собой им так и не пришлось. Договорено было, что свадьба состоится осенью, когда все вернутся с эйлагов. Но как говорится, человек предполагает, а господь бог располагает...
К северу от городка Карабулак между двумя небольшими речками высится гора со срезанной будто ножом верхушкой - "Старухина Гора". А за горой, на берегу речки... Нет, все-таки надо сперва рассказать про Старухину Гору, тем более что сама Старуха не чужая тем, о ком ведется рассказ...
Тридцать девять дней оборонялся город от нашествия иноземного шаха. На сороковой день отряд в пятьсот воинов под водительством шахского сына, отважного и прекрасного собой Меликтаджа, ворвался в город.
Разгневанный тем, что горожане столько дней заставляли его торчать под стенами, не отвечая на неоднократные предложения сдаться, шах велел своему визирю не щадить ни старого, ни малого.
Визирь Юсуф Одноглазый в три дня вырезал семь тысяч жителей - почти все население города. Рекой лилась кровь, дома были разрушены...
Три дня и три ночи приказал веселиться шах, празднуя кровавую победу. За городом, на зеленом холме возвышались вражеские шатры. Властелин сидел в своем шатре на семи золотых опорах, на семи тюфячках из бесценной ткани тирме. В бронзовые, оправленные золотом кувшины налито было семилетнее ширазское вино. Когда подняты были золотые кубки, фанфары прозвучали в честь славной победы.
И тут вошел Юсуф Одноглазый и склонился в земном поклоне перед повелителем.
– Где ты пропадаешь, визирь?
– гневно спросил шах, передавая свой кубок стоящему у него за спиной черному рабу.
– Не хочешь оказать честь нашему торжеству?
Юсуф снова склонился до земли.
– О падишах! Я лишь верный твой раб, ничтожный Юсуф, но опозданию моему есть извинительная причина.
– Что случилось?
– встревожено спросил повелитель.
– Говори!
– Да живет и славится сотни лет великий падишах!
– И визирь снова поклонился до земли.
– Сын твой Меликтадж занемог, повелитель!
– Что ты говоришь?!
– падишах вскочил.
Шахзаде Меликтадж метался в жару. Семь черных рабов стояли
Когда властелин вошел, сопровождаемый визирем, рабы пали ниц, прижавшись лбами к земле. Потом поднялись, и, пятясь, вышли из шатра.
Приблизившись к сыну, шах положил ему на лоб руку, унизанную бесценными перстнями.
– Сынок!
– тихо позвал он, и голос его дрогнул.
Больной не ответил.
– Отправь повсюду гонцов!
– сказал шах, обратив к визирю побледневшее лицо.
– Собери самых мудрых лекарей!
Весь день сидел шах у изголовья сына, не смыкая глаз, не принимая пищи. Визирь вернулся под утро.
– Мы никого не нашли, оставшиеся в живых разбежались по окрестным лесам. Встретили только одну старуху. Говорит, что умеет врачевать. Я думаю, она колдунья!
– Где старуха?!
– Не пошла. Велела принести больного к ней. Я бросил бы ее в огонь, но...
– Готовьте паланкин!
– прервал его шах.
Старуха не была колдуньей. Это была наша прапрабабка Баллы, и была она всего лишь старой женщиной. Но она много знала, ей ведомы были лечебные свойства трав и снадобий, и в народе ее называли "ведуньей".
Пройдя вместе со свитой по заваленным трупами улицам, шах остановился перед хибаркой. Рабы сняли с плеч паланкин и осторожно внесли в хибарку. Высокая старуха стояла посреди нее. Она не поклонилась шаху, когда он вошел, не двинулась с места, она стояла, как каменная.
– Старуха!
– сказал шах, садясь на тюфячок в изголовье сына.
– Тебе ведом тайный язык духов. Злые духи похитили силы у моего единственного сына, помрачили его разум. Спаси его, ведьма! Если ты вернешь его к жизни, я золотом выложу опоры твоего дома. Обманешь, сгоришь на медленном огне!
– Я не ведьма, - сказала старуха.
– Я мать.
И больше ничего не сказала. Взяла чашу с водой, дунула на воду, вгляделась... И подняла на шаха суровый и мрачный взгляд.
– Я вижу тысячи разгневанных духов. "Очень ли шах лю бит своего сына?" - вопрошают они.
– О чем ты, старуха?!
– в ужасе воскликнул шах.
– Он мой наследник! Вседержитель даровал мне сына после семи лет молитв и семи тысяч пожертвований!
* Есть ли у шахзаде мать?
– спросила старуха, не отрывая глаз от чаши с водой.
* Есть, старая, есть! Счастливейшая из женщин - Хадиджабану. Она родила мне сына! Скорее отыщи средства спасти его, Хадиджабану видит сейчас во сне черных змей!...
Впервые за все это время старуха глянула на шахского сына, и красота юноши, казалось тронула ее сердце. Дрогнули сморщенные веки, сухим пламенем вспыхнули померкшие глаза. Она подошла к больному и положила ему на грудь иссохшую руку с набрякшими синими жилами.
Юноша открыл глаза. Грустные, как у раненого джейрана, глаза взглянули на старую женщину, и лицо ее, потемневшее от солнца и от горя, словно бы озарилось светом. Она была мать...