Не оставляй меня, Малыш!
Шрифт:
— Алеша, я хочу тебе сказать…
— Подожди. Сначала я. — Он переборол желание, отодвинул ее от себя, заглянул ей в глаза. — Женя, я написал рапорт. Меня посылают в Афганистан. Скоро, через два месяца.
Она тихонько охнула, привалилась спиной к стене за кроватью. Руки ее сомкнулись на животе.
— Ты будешь ждать? — Он спрашивал снова, как тогда, в сумрачном Ленинграде, но теперь они не были детьми, тайком сбежавшими из дому. Теперь оба стали взрослыми и отлично понимали, что к чему.
— Я… да… — Женя кивнула, закусила губу,
Алексей провел рукой по ее волосам, ожидая, что она сейчас заплачет, одновременно боясь этого и желая. Но она не заплакала. Ее лицо оставалось неподвижным и спокойным, только жаркий румянец схлынул, уступив место мраморной бледности.
— Алеша, я была у врача. У нас будет ребенок.
…Через девять месяцев родилась Лидушка. Женя прислала ее фотографии — голенькая на столе, в крошечной ванночке с намыленной лысой головкой, в кроватке, орущая во весь свой беззубый рот. Позже Алексеи съездил в отпуск. Дочка уже ползала, пыталась подняться, хватаясь за стенку малюсенькими ручонками. Женя, похудевшая, осунувшаяся, улыбалась, держа в руке бутылочку с молоком.
Тогда, в восемьдесят восьмом, он последний раз видел ее улыбающейся, счастливой…
В феврале восемьдесят девятого война закончилась. Наши войска вышли на территорию Советского союза в районе Кушки. К новому месту назначения Алексей ехал через Москву.
Женя встретила его на вокзале и сразу, в лоб, заявила:
— В Читу не поеду. Подавай рапорт об увольнении оставайся с нами в Москве, ищи другую работу.
Увольняться он не захотел. Пробовал уговорить Женю, но та стояла намертво: ребенок слабенький, часто болеет, увозить его из столицы в глушь — безумие.
Женин отказ был для Алексеем ударом. Через двое суток он уже снова ехал в поезде, стараясь отстраниться от мрачных мыслей о том, что теряет семью, что новое место службы — действительно чертова глушь, что его ребята сейчас далеко, в Прибалтике, а он хоть и получил формально повышение и стал капитаном, по сути, выдворен из десантных войск.
Учебная разведрота, командиром которой назначили Алексея, оказалась совершенно «убитой»: материальная база на нуле, никакой дисциплины. Старый ротный занимался только тем, что хлестал водку.
Кругом царили тоска, уныние и беспросветное пьянство. Бродили «забайкальские негры» — местные буряты, употреблявшие смесь из пива и антистатика, благодаря которой в течение короткого времени наступила необратимая пигментация кожи и человек становился коричневым, как настоящий негр.
Из Москвы приходили неутешительные письма: Женя упрашивала вернуться, жаловалась, что устала всю жизнь ждать, грозила подать на развод.
Начали сказываться последствия контузии: часто с ночи сильно болела голова, немел левый висок и затылок, беспричинно падало настроение.
Сначала Алексей держался, пытался как-то взять себя в руки, боролся за порядок и дисциплину в роте. Потом ему все осточертело. Он запил сам, стал отчаянно гулять и
Домой теперь Алексей звонил нечасто, а писал еще реже. Дни, недели, месяцы летели, похожие один на другой, совершенно никчемные и бесполезные — невозможно было остановиться, оглянуться назад, вновь почувствовать себя хозяином своей жизни.
А потом случилась та кошмарная история…
Он руководил учебной ночной стрельбой. БМП выехали на огневую и, поразив все мишени, прибыли на рубеж разряжения орудий. Алексей услышал в наушниках доклад командира центральной машины:
— Снаряд в канале ствола, прошу разрешения разрядить выстрелом.
Ситуация была штатная. Алексей принял решение: разрешить, предварительно снова подняв мишени. Спросил командира:
— Мишень видишь?
Тот ответил утвердительно.
— Огонь.
Потом он всю жизнь ругал себя за эту команду. Командир машины принял габаритные огни соседней БМП за подсветку мишени. БМП прошило насквозь.
Всё дно машины было залито кровью. Командира пострадавшей БМП убило наповал, наводчика, сидевшего впереди, ранило.
Последовали прокурорские проверки, произошедшее квалифицировалось как «несчастный случай, повлекший за собой тяжкие телесные повреждения и смерть». На суде командир центральной машины бился в истерике и кричал, чтобы его расстреляли. Ему дали два года.
Всего этого Алексей простить себе не смог, холя формально ни в чем виноват не был. Месяц он пил по-черному, на службе не появлялся. Потом написал рапорт об увольнении. Начальник штаба подполковник Паничкин тщетно уговаривал его подумать, но Алексей был непреклонен. В роте его больше не видели.
Через два месяца пришел приказ об увольнении. Все это время Алексей просуществовал в пьяном угаре не разбирая, день на дворе или ночь.
В таком состоянии его и загрузили в поезд бывшие сослуживцы. Через четверо с половиной суток он был в Москве…
…Алексей очнулся от звона разбитого стекла. Под ногами валялись осколки стакана, из крана на полную мощь хлестала вода.
Охота было опять, в который раз вспоминать всю эту дребедень! Давал же себе слово больше об этом не думать, жить сегодняшним днем, так нет: тянет прошлое, хоть отлично известно, к чему ведут подобные размышления.
Голова болела уже нестерпимо, раскалываясь на куски. Отчаянно хотелось выпить.
Алексей крутанул кран, выключил воду, взял веник, смел в совок остатки от стакана, выкинул их в ведро. Потом, тяжело передвигая ноги, дошел до комнаты. Кое-как убрал диван, сунул Пал Палычу кусок заветренной морковки, натянул джинсы и свитер.
Наверное, стоит пойти прогуляться. В холодильнике снова шаром покати, нужно купить что-нибудь из еды, а заодно стиральный порошок. И еще шоколадку для Насти, большую, белую, с орехами и изюмом — кажется, она именно такие любит, вечно разглядывает их в витринах магазинов.